Сентиментальная история - [5]

Такого представления, такого веселья в павильоне еще не бывало.

Оператор несколько раз, хохоча, переставал вертеть ручку камеры.

Режиссер фыркал, отворачиваясь. Съемку начинали заново.

Всему приходит конец - закончилась и эта съемка.

Актеры разгримировались.

Плотники разбирали декорацию и устанавливали очередную - на завтра.

Васнецов уходил одним из последних, потому что, сняв грим, сидел обычно некоторое время перед зеркалом, рассматривая свое изображение и попивая коньяк.

Наконец он вышел в павильон - в элегантном сером пальто - клеш по тогдашней "моде, в мягкой серой шляпе.

Он шел с тростью под мышкой, натягивая на руки светло-желтые кожаные перчатки, и вдруг остановился, глядя сквозь прозрачную стеклянную стену.

Там, за этой стеной павильона, виден был двор дома и выходящая на улицу подворотня.

По направлению к этой подворотне шла Таня Яковлева - тоненькая девичья фигурка в темном костюме.

Таня шла медленно, закрывая платком лицо, ее узкие плечи дрожали - видимо, она плакала.

Васнецов смотрел на нее, пока Таня не скрылась в подворотне.

Он и после этого стоял не шелохнувшись, продолжая смотреть в опустевший двор.

Когда картина "Хозяин жизни" вышла на экран, меня в городе не было.

Я возвратился только через месяц или полтора. "Хозяин жизни" демонстрировался уже только в захудалых окраинных кинотеатриках и клубах.

И вот, проходя мимо одного из этих клубов, я увидел написанный от руки плакат: "Хозяин жизни", купил билет и вошел в зал.

Картина уже шла. Я сел на свободное место.

Во времена немого кино фильмы всегда сопровождались музыкой. Иначе не могло быть.

А тут почему-то - полная тишина. Потом мне послышались в зале какие-то негромкие гортанные звуки.

Оказалось, я попал в клуб глухонемых.

Ну что ж, глухонемые так глухонемые.

Пока сюжет развивался в пределах фабрики и на экране назревал и разрешался конфликт между героем картины - инженером и коллективом рабочих, все было нормально.

Но когда дошло до любовных сцен...

Ведь глухонемые узнают, "слышат" произносимые слова по губам говорящего.

И вот как только они по губам Васнецова, по его артикуляции поняли, какие именно слова он говорит своей возлюбленной... что тут поднялось в зале! Какой восторг!

Глухонемые вскочили с мест и стали радостно вопить, узнавая знакомые тексты.

А на экране длилась любовная сцена и герой, нежно заглядывая в глаза возлюбленной, продолжал произносить чудовищные гадости.

Такого глухонемые еще не видели ни до, ни после этого вечера.

Через некоторое время в городе стало известно, что актриса Яковлева тяжело, смертельно больна. У нее, как говорилось тогда, открылась скоротечная чахотка. Вероятно, то, что теперь называется миллиарным туберкулезом.

И еще пошел слух, что артист Васнецов отказался от выступлений и все дни проводит в частной лечебнице, где лежит Татьяна Яковлева, ухаживает за ней, прислуживает, как заботливая нянечка.

И это было правдой. Но правдой неполной.

Когда Степан Иванович услышал, что Таня Яковлева тяжело, вероятнее всего, безнадежно больна, он помчался к ней в лечебницу.

Это частное учреждение помещалось на одной из крутых улиц в недавно выстроенном известным врачом двухэтажном, модной по тем временам архитектуры доме, с большими зеркальными окнами и каменными львами у входа.

В отдельной палате, где лежала Таня, было тихо, перед окном задернута белая штора, смягчавшая свет.

В уголке на белом стуле сидела Танина мать.

Васнецов ее не заметил. Он на носках подошел к кровати.

Таня была очень бледной и тяжело дышала. Она почувствовала чье-то присутствие и с трудом, с видимым усилием открыла глаза.

Васнецов сказал:

- Ради бога, Таня, простите меня...

Таня слабо улыбнулась и медленно ответила:

- Что вы, Степан Иванович...

Васнецов взял в свои ладони горячую Танину руку.

- Я знаю, что меня простить невозможно, и все-таки прошу... ради бога... пожалуйста...

Таня теперь смотрела на него очень серьезно, больше не улыбаясь.

- О чем вы говорите...- медлительно сказала она,- я ведь вас люблю. Кажется, всю жизнь любила. Вы всегда были мой бог.

И снова улыбнулась:

- Теперь я ведь могу все говорить...

Васнецов стоял потрясенный. Жалость и нежность к умирающей девушке ударила его в сердце.

И он вдруг увидел себя таким, каким на самом деле был,- ничтожным человеком, никогда не совершившим доброго дела, трепачом, гулякой, дебоширом, честолюбивым глупцом, упивающимся славой... Его опалило стыдом за ничтожные любовные похождения, после которых не запоминалось даже имя женщины, стыдом за погубленных им девчонок - и, главное, за ту одну, черненькую, которая пыталась отравиться...

Но больше всего в это исповедальное мгновение устыдился Васнецов ничтожества самой своей жизни. И как-то совсем он сейчас не думал, вроде бы даже забыл о своем театральном существовании - вроде бы его и не было совсем. Была только бессмысленно прожитая жизнь и эта вот девочка - бесконечно дорогая, единственная на свете, любимая и жалкая до того, что, кажется, сердце сейчас разорвется от боли...

С разрешения доктора - владельца лечебницы - Васнецов поселился в швейцарской - крохотной каморке под лестницей.