Сент-Женевьев-де-Буа. Русский погост в предместье Парижа - [27]
В 60-е годы Газданов прочел в масонской ложе интересные доклады о Гоголе и Чехове. Умер он в 1971 году, не дописав свой последний роман. Прозу его, вполне сложную и современную, многие критики считают менее «сделанной», менее блистательной, чем набоковская проза. Впрочем, есть критики, которые видят в прозе Газданова больше доброты, морального трепета, лиризма. Подобно Бунину, Газданов постоянно ощущал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти». Оставалось лишь, как всякому писателю, уповать на милость Божию и бессмертие родного слова, которому он посвятил жизнь…
Николай Павлович Галахов (который был не только витебским, но и орловским губернатором, а также камергером Высочайшего двора) женился на девице Ольге Васильевне Шеншиной, которая приходилась племянницей поэту Шеншину-Фету, а также племянницей писателю Ивану Тургеневу. Таким образом, тургеневское имение Спасское-Лутовиново досталось сестрам Галаховым (Марии и Кире).
Я знал этого милого, обаятельного, красивого и талантливого человека в Москве в «звездный час» его судьбы – в конце 60-х – начале 70-х, незадолго до его эмиграции. Но уверен, что это мое короткое знакомство с ним ничего не прибавило к тому, что я знал о нем раньше, заочно. Ибо хотя я и успел за этот последний его российский год оценить его доброту и терпимость, его обаяние, его блестящую речь, его пение в узком, интимном кругу, это «реальное» общение дало мне все же меньше эмоций, чем сотни часов, проведенных у магнитофона, бесконечно певшего его голосом, или даже встречи с «его» героями (и особенно – его героинями: они были все очень трогательными), чем обнаружение в своей собственной речи «его» неотвязной лексики.
Мне кажется, в жизни его именно в те годы произошло чудо. Конечно, еще и раньше 60-х он был московский писатель, драматург, процветающий кинодраматург, лауреат и так далее, и даже в 30-е годы (как рассказывал мне один его одноклассник) он уже был красивый, артистичный московский мальчик Саша Гинзбург, но он еще не был тогда Галичем. Конечно, он что-то декламировал, что-то писал (пьеса «Вас вызывает Таймыр», написанная вместе с К. Ф. Исаевым, еще десяток пьес, сценарий фильма «Верные друзья» и еще две дюжины сценариев), что-то сам ставил, даже пел что-то, но все это было ненастоящее, вернее, такое, как у всех, ну, может, чуть лучше или чуть честнее… Но в конце 60-х годов он вдруг запел свое, совсем свое (он говорил мне, что это другое началось с «Милиционерши Леночки»), и Москва словно сошла с ума. Через несколько лет после блистательного Окуджавы появился в России новый прекрасный «бард», другой, конечно, но тоже замечательный – и остроумный, и злой, и добрый, и трогательный, и лиричный…
И вот помню, как у нас в сценарной студии при московском Доме кино объявили, что со следующей недели курс у нас будет вести не Анатолий Гребнев, а Галич, тот самый Галич… Пришла долгожданная неделя, и он вошел в класс… Я испытал шок. Я даже не знаю, чего я ждал. Что войдет обглоданный тундрой (той, что он «кайлом ковырял») зэк с железными зубами? Не знаю… Вошел красивый усатый человек в замше, с трубкой, пахнущий дорогим табаком, дорогим коньяком и дорогим одеколоном… И я понял, что еще какой-нибудь год тому назад он был просто преуспевающий драматург, просто богатый сценарист (сколько таких!) – но вот Господь избрал именно его, чтобы он все это другое нам рассказал, напел… Господь дал ему талант, послал его к нам, а нас к нему, чтоб мы слушали, открыв рот, боясь проронить слово… Это был его звездный час – он больше не повторился. В тот год мы летали вмести с ним в Ленинград, во Фрунзе, мы много общались – его нельзя было не любить, несмотря на его киношные замашки, на смешное и симпатичное (оно ему шло) пижонство… Он слетал тогда в Новосибирский научный городок, где ему присудили премию (не Нобелевскую, но свою, молодежно-интеллигентскую) – слава его была в зените.
«Звездный час» судьбы Александра Галича пришелся на конец 60-х – начало 70-х годов. Новую волну славы принесла «перестройка», но к тому времени его уже не было в живых
И вдруг какой-то высокий чин услышал у себя дома его песни (младшее поколение новой партийной знати тоже под них «балдело») – и поднялся скандал. Галича исключили из Союза кинематографистов. Рычали партийные небеса, было страшно. Робкий от природы, я все же позвонил ему в тот вечер, попросил Учителя. Незнакомая женщина сказала, что учитель не подходит, но спросила, что я хотел бы ему передать. Я сказал, что мы его любим и чтоб он наплевал «на их кино» и «на их союз». Позднее я прочитал в воспоминаниях Раисы Орловой, что это она отвечала на звонки в тот вечер и записывала имена звонивших…
Галич уехал в Париж. Он любил этот город, его улицы и кафе. Он выступал здесь по радио, он ездил на гастроли, он ни в чем не нуждался, кроме обмирающих от восторга залов и кухонь – в Москве, в Новосибирске… Он даже выпустил сборник стихов. Но его «звездный час» больше не повторился. Вернее, новая слава пришла к нему в конце восьмидесятых, в «перестройку». Его тогда уже не было в живых. Он погиб нелепо и случайно. А скорей всего, не случайно… И то, что мир наш пустеет с возрастом поколения, это тоже не случайно. Галич ведь и сам жаловался под перебор гитары: «Уходят друзья и уходят друзья… в осенние дни и в весенние дни…». Он ушел в неурочный декабрьский день 1977 года. Как на десятках здешних эмигрантских могил, на его надгробье – евангельский текст: «Блаженны изгнанные за правду…». Господи, прости и его гонителям тоже, ибо не ведали, что творят…
