Сент-Экзюпери, каким я его знал… - [16]
Потом последовали «Да здравствуют пленники» и «Битва при Мариньяно».
Сент-Экзюпери тоже запел. (Он любил песни XVI века, хотя исполнял их на редкость фальшиво.) Затем подошел к окну и какое-то время созерцал деревья Люксембургского сада.
Внезапно я увидел, как он размахивает руками, окликая двух прохожих. Это были два мулата. Жестами он настоятельно приглашал их подняться. То ли за время долгих странствий привыкнув ничему не удивляться, то ли загипнотизированные Сент-Экзюпери, словно птица змеей, оба мулата повиновались. Они вошли без робости, но и без грубой самоуверенности. Вели они себя просто и безупречно. Не заставив себя долго упрашивать, они спели несколько старинных песен не то Гваделупы, не то Мартиники.
Из окна второго этажа Сент-Экзюпери сразу же распознал в них деликатных людей и принял за своих. Это было похоже на фокус: из тысячи прохожих он выбрал именно этих двух. Такой выбор походил на трюк иллюзиониста, но мой друг, несомненно, был блестящим знатоком людей.
Пилот, поэт, физик, фокусник. Поначалу такое разнообразие талантов приводит в замешательство. Я видел предававшихся забавам ученых. Видел потуги литературных и театральных шутников казаться серьезными. Но ученый, изображая ребенка, выглядел смешным, как и шутник, изображавший философа.
Сент-Экзюпери был очень гармоничен. С непревзойденным изяществом он переходил от умозрительных построений к фокусам и наоборот. Порой мы не могли отличить серьезность его игр от воздушной легкости его размышлений. Он умел играть с животным, с ребенком, с костяшками домино, с системами.
Сколько в нем кажущихся контрастов! Он радуется ужасу жалкого кабака, балаганным чудесам и читает Платона в бараке дакарского аэродрома.
Он разбирается в хромосомах, генах и квантовой теории. Он отлично чувствует себя в пространстве Вселенной, среди планет, и в любой забегаловке. Так писатель Сент-Экзюпери возводит естественное в возвышенное и низводит возвышенное до естественного.
Помню один вечер в Луна-парке. Мы отправились туда вместе с Жаном Люка, его товарищем по Порт-Этьенну, и моим сыном, которому было тогда двенадцать лет. Мы даже не притворялись, будто жертвуем своими высокими умозрительными построениями, чтобы доставить удовольствие ребенку. Нас умчало такси. Мы постреляли из карабина. Сент-Экзюпери делал это с поразительной точностью, изумившей в свое время мавров в пустыне. Потом мы сели в дьявольскую лодку. Хитроумная игра зеркал создавала иллюзию, будто лодка вот-вот разобьется об искусственные скалы. Но главным аттракционом была огромная шевелюра невидимого великана, то натянутая, словно парус, то колышущаяся и трепещущая, грозившая запутать нас всех, как мух, в своей паутине.
За несколько дней до этого он вместе с Гийоме взобрался на башню парашютного аттракциона. «Нам никогда не было так страшно… – рассказывали они. – Мы не стали прыгать. Мы предоставили своим женам исполнить это опасное упражнение…»
Существует поэзия бистро, но существует и поэзия звезд. Нам случилось как-то поужинать в одном из тех русских кабачков, в ту пору модных, где снобы с удовольствием поглощали черную икру. Но мы предпочитали обычные бистро, где ужинают у стойки. Мне никогда не забыть бакалейной лавки-ресторана на улице Жи-ле-Кёр, которую содержали марсельцы, там на ужин подавали чесночный соус, на два дня погружавший вас в полудрему.
Сент-Экзюпери слыл кудесником картежных фокусов. Это не было искусством иллюзиониста. Это было нечто большее. Иллюзионист показывает фокус с помощью ловких рук. Он искусник ловкости. Работает засучив рукава.
А Сент-Экзюпери во время фокуса хранил задумчивый вид или притворялся, будто пронзает своего визави взглядом. Он изображал проницательность, а не колдовство. Создавалась иллюзия проникновения в мир, где невозможного попросту не существует. В условиях, превосходивших всякое понимание, он угадывал задуманную карту или ту, к которой кто-то прикасался. Стоило разбросать на столе тридцать две карты, и он создавал чудо. Напрасно какой-нибудь подозрительный или недоверчивый тип придирался по пустякам, мелочился, пытаясь отыскать некий промах. В ответ Сент-Экзюпери важно заявлял: «Я господин своего церемониала…»
Однажды он приземлился в Томбукту и был весьма неприветливо встречен полковником, управлявшим местностью. Тому не сообщили о приземлении пилота. Старший офицер был страшно недоволен. Но на столе лежала колода карт. И через пять минут этот офицер уже напоминал зачарованную птицу, прирученную лань.
Мне рассказывали, что в пустыне офицеры, бывшие студенты Политехнической школы, безуспешно пытались разгадать секрет Сент-Экзюпери с помощью интегралов и теории вероятности. У историка Люсьена Февра я собственными глазами видел, как преподобный отец Тери, ученый, специалист по Карлу Великому и его времени, умолял Сент-Экзюпери дать ему ключ к разгадке хотя бы одного из его фокусов.
Эти забавы не были столь легкомысленными, какими казались поначалу. Они представляли собой прекрасный психологический тест, позволяя различать два типа людей: с одной стороны, педантов, рационалистов с неверными рассуждениями; а с другой – тех, кто соглашается с фактом, что понимает не все, но доверяется чуду, а изумление не считает проявлением тупости.
