— Нет! — воскликнул Ричард Эшли.
— Почему? — повернулся к нему Гранфорте.
— Потому что вы никогда не похороните правду так глубоко, чтобы никто не докопался до нее. Потому что вы не сможете прятать ее так долго, чтобы никто о ней не вспомнил. Потому что куда честнее сказать правду, чем дать ей обратиться в ложь, которая будет разлагать многих и многих. В этом-то и беда Италии да и всей Европы. Все знают правду, но никто не пытается высказать ее вслух, за исключением таких дураков, как я, которым за труды не достается ничего, кроме пинков.
— И вы готовы сказать всю правду, Эшли? — Ровный голос Джорджа Арлекина врезался в разгорающийся спор.
— Да!
— О себе и Козиме, Карло Карризи и Таллио, обо мне и капитане Гранфорте, о сложных взаимоотношениях и еще более запутанных мотивах?
— Да, я готов на это.
— Но можете ли вы гарантировать, что вашу правду напечатают?
Эшли удивленно взглянул на англичанина.
— Вы же знаете, что я не могу этого гарантировать. Никто не может. Газета не резиновая, количество полос ограничено, и печатают там лишь то, что сегодня интересует читателя. И, разумеется, невозможно…
— Вам лучше, чем кому-либо, известно, что невозможно сказать всю правду, — прервал его Арлекин. — Даже если вам это удастся, у большинства не хватит ни терпения, ни мужества дочитать ее до конца. Людям нужны заголовки, и они их получают. Заголовки сильно упрощают жизнь, оставляя в ней лишь белое и черное, добро и зло, фарс и трагедию…
Резкая трель телефонного звонка оборвала его на полуслове. Эшли вскочил на ноги. Капитан Гранфорте загородил ему путь.
— Пустите его, капитан, — устало бросил Джордж Арлекин. — Пусть он делает, что хочет.
Гранфорте неохотно отступил в сторону, и Эшли схватил телефонную трубку. Его взгляд невольно упал на лицо Орнаньи и пятна крови на его белой рубашке.
— Хансен слушает, — донеслось сквозь треск помех.
— Это Эшли… из Сорренто.
— Рад слышать тебя, дружище! Какие новости?
— Статья готова. От начала и до конца…
— Она уже не нужна, — перебил его Хансен.
— Что? — Эшли едва не лишился дара речи.
— Не нужна, — повторил Хансен. — Можешь отдохнуть недельку, а затем возвращайся в Рим.
— Но… я не понимаю. Это же сенсация, Хансен. Орнанья убит. Он…
— Самая большая сенсация, дружище, заключается в том, что Гарольд Холстед, президент корпорации, издающей «Монитор», назначен послом Соединенных Штатов в Италии. Поэтому наша газета больше не публикует материалов об итальянских скандалах. Не публикует! Он уже посол, но все так же подписывает чеки, по которым мы получаем зарплату. Разве ты не видел моей записки? Я же отправил ее вместе с деньгами. Или ты не читаешь газет? Чем ты занимался все это время?
— Орнаньей, чем же еще? Писал о нем статью.
— Да. Я вспомнил. Похоже, ты слишком ей увлекся, а?
Хансен хохотнул, и в трубке раздались короткие гудки. Остальные наблюдали, как исказилось лицо Эшли, словно у ребенка, который вот-вот расплачется.
— Они… они не будут публиковать статью, — сказал журналист, не выпуская трубки из руки.
— Я предупреждал вас, — заметил Джордж Арлекин, — но вы меня не выслушали.
— Так ли важна статья, если умер человек? — не обращаясь ни к кому в отдельности, спросил Гранфорте.
Но Эшли не слышал его. Он так и стоял, уставившись в телефонную трубку, пока Козима не подошла к нему, не взяла за руку, не отвела к креслам и не усадила рядом с собой.
