Сенька - [8]

А как-то раз долго искали нож, чтоб нарезать хлеб, и хотя все знали, что у Сеньки есть замечательный охотничий нож с костяной ручкой в пупырышках, никто у него не попросил, а взяли у часового.

И Сенька молча лежал в своем углу, смотрел на ползающих по парусиновым стенам мух и прислушивался к все более приближающейся артиллерийской канонаде. Прибывшие раненые говорили, что немец будто где-то прорвался.

Вечером немецкий «кукурузник» сбросил на рощу несколько «трещоток». Раненые стали выползать из палатки. Сенька не шелохнулся.

Всю ночь мимо рощи тянулась по дороге артиллерия. Сначала тяжелая на тракторах, потом поменьше, но тоже тяжелая. Сенька лежал на животе и смотрел из-под завернутой полы палатки, как ползут, громыхая, по дороге пушки, плетутся одна за другой подводы. Пехоты не было. Шла артиллерия. Всю ночь шла.

К утру какая-то часть завернула в рощу. Комбат и старший врач, потные и злые, бегали взад и вперед, ругались с артиллеристами. Но артиллеристы не слушали их и расставляли свои пушки вокруг палаток, забрасывая их ветками. Артиллеристы тоже были потные и злые, голоса были у них хриплые.

Целый день где-то совсем недалеко стреляли пушки. Немецкие самолеты бомбили дороги и леса. По дороге шли раненые. И уже не одиночками, а группами – по два, по три, пять человек. Некоторые заходили в рощу – на дороге стоял указатель с красным крестом, – другие шли дальше, грязные, оборванные, с волочащимися по земле винтовками.

К вечеру медсанбат стал сворачиваться. Сняли палатки и сложили их на опушке. Откуда-то приехали большие, крытые брезентом машины.

Сенька взял свою скатку, котелок и, стоя у дороги, смотрел, как укладывают ящики в машину. Артиллеристы одну за другой вытягивали свои пушки на дорогу.

Кто-то с большой сумкой на боку – кажется, фельдшер из третьей палатки – пробежал мимо Сеньки.

– А ты чего, красавец, стоишь? Давай к большому дубу.

– А там что?

Фельдшер крикнул что-то непонятное и побежал дальше.

Сенька пошел к большому дубу. Там стояла шеренга человек в двадцать красноармейцев, и низенький майор в выцветшей солдатской пилотке, и с большой рыжей, набитой бумагами полевой сумкой на боку говорил им что-то.

– На левый фланг… На левый фланг, – замахал он рукой Сеньке, направившемуся было к нему.

Сенька стал на левый фланг, рядом с долговязым, длинноусым бойцом. Голова у бойца была перевязана. Все стоявшие в шеренге были легко раненые: у кого рука, у кого голова, шея.

Майор прошел вдоль строя и записал в маленькую книжечку фамилию и имя каждого и из какой кто части. Последним он записал Сеньку и сунул книжечку в карман.

– Зачем это он записывает? – спросил Сенька длинноусого.

Тот осмотрел его с ног до головы.

– Первый день, что ли, в армии? Не знаешь, зачем записывают?

"Неужели кончать уже будут? – подумал Сенька, и что-то тоскливое подступило к сердцу. Большая, забрызганная грязью машина, фыркая, выползла из кустов и остановилась под дубом. Все начали залезать в нее. Сенька тоже влез.

Майор выглянул из кабины и спросил:

– Все?

– Все… – ответило сразу несколько голосов из кузова.

– Поехали… – Майор хлопнул дверцей.

Машина тронулась.

– Куда это нас везут? – спросил Сенька кого-то, сидящего рядом на борту, – стало совсем уже темно, и лица превратились в белые расплывчатые пятна.

– На передовую, куда ж… – коротко ответил совсем молодой голос.

– На передовую? – Сенька почувствовал, как все в нем замерло.

– Не слыхал, что ль, что майор говорил? В полк там какой-то. Пополнение. Всех ходячих…

Сенька схватил соседа за руку. У того даже хрустнуло что-то.

– Врешь…

Сосед выругался и попытался отодвинуться.

– Пьяный, что ли? На людей бросаешься…

Сенька ничего не ответил. Он увидел вдруг над собой небо, страшно большое и высокое, увидел звезды, много-много звезд, совсем таких же, как дома, на Енисее, и ему вдруг страшно захотелось рассказать кому-нибудь, как хорошо у них там, на Енисее, гораздо лучше, чем здесь, как проснешься иногда утром и двери наружу не откроешь – все снегом замело…

Он ткнул соседа в бок.

– Ты откуда сам?

– Чего? – не расслышал сосед.

– Сам откуда – спрашиваю.

– Воронежский. А что?

– Да ничего. Просто так… А я вот из Сибири, с Енисея… – он сделал паузу, ожидая, что сосед что-нибудь скажет, но тот молчал, держась обеими руками за борт. – Река такая есть – Енисей. Не слыхал? Весной разольется – другого берега не видно, совсем море. А когда лед трогается, вот красота… Тут небось и реки не замерзают вовсе…

Боец ничего не ответил. Машина круто повернула, и все навалились на правый бок. Сенька плотнее надвинул пилотку, чтоб не снесло, расстегнул гимнастерку и вдохнул полной грудью свежий, напоенный запахом меда ночной воздух.

– Холодок, хорошо…

– Через час согреешься, – мрачно буркнул сосед и отвернулся.

Машина прибавила скорость.

Они ехали среди высоких нескошенных хлебов, сворачивая то вправо, то влево, через разрушенные села, через рощи и лесочки, наклоняя головы, чтоб ветки не били по лицу. Ветер свистел в ушах, и где-то впереди, точно зарницы, вспыхивали красные зарева и медленно всплывали вверх, и затем падали ослепительно яркие ракеты.

Потом они долго сидели у стенки какого-то полуразрушенного сарая, и где-то совсем рядом строчил пулемет и рвались мины, и курить им строго-настрого запретили, а немного погодя пришли какие-то двое и раздали им винтовки и гранаты.