Сэндвич с пеплом и фазаном - [8]

Я собралась с силами и сильно дернулась.

С ворчанием и глухим ударом кто-то тяжело рухнул на пол.

— Черт тебя дери, ты что творишь? — завопила я, хватая подсвечник со стола. В качестве оружия он был лучше, чем ничего. Мерцающий огонек вспыхнул ярче.

Некто со свистом втянул воздух. В этом звуке мне послышалось удивление.

— Ты не Пинкхэм! — заявил голос во мраке.

— Конечно, я не Пинкхэм. Я Флавия де Люс.

Голос задохнулся.

— Де Люс? Ты новенькая?

— Да.

— О, проклятье! Боюсь, я совершила ужаснейшую ошибку.

Послышался какой-то шорох, и на потолке загорелся свет.

Передо мной, моргая от яркого света, стояло самое удивительное крошечное создание, которое мне только доводилось видеть: глаза удавленника, как выразилась бы Даффи, длинные, как у ящерицы, ноги, обтянутые мешковатыми черными шерстяными колготками под синей юбкой, составляющей часть помятой школьной формы. Ее тело, совершенно теряющееся на фоне этих длиннющих кривых ног, напоминало плоский шмат теста — небрежно слепленного имбирного человечка.

— Кто ты, черт возьми, такая? — возмущенно спросила я, перехватывая контроль над ситуацией.

— Коллингсвуд П. Э. П. Э. значит Патриция Энн. Боже мой, надеюсь, я тебя не слишком разозлила. Я думала, что это Пинкхэм. Правда! Совсем забыла, что ее переселили в «Лору Секорд» вместе с Бартон, потому что ей снились кошмары. По специальному разрешению.

— А что такого натворила Пинкхэм, чтобы заслужить подобное избиение? — я не собиралась позволить ей так легко отделаться.

Коллингсвуд покраснела.

— Я не могу тебе сказать. Она убьет меня.

Я заморозила ее фирменным голубым взглядом де Люсов — хотя на самом деле мои глаза имеют фиолетовый оттенок, особенно когда я сержусь.

— Колись, — потребовала я, с угрожающим видом поднимая свечу и делая шаг к своей гостье. В конце концов, я теперь в Северной Америке, стране Джорджа Рафта[4] и Джеймса Кэгни[5] — в краях, где говорят по-простому.

Коллингсвуд разразилась слезами.

— Полно тебе, детка, — сказала я.

Полно тебе, детка?

Мои уши не могли поверить тому, что произнес мой рот. Всего пара часов в Канаде — и я уже изъясняюсь, словно Хамфри Богарт. Тут что-то в воздухе, что ли?

— Она наябедничала на меня, — призналась Коллингсвуд, утирая слезы школьным галстуком.

Они и правда тут так говорят. В конце концов, все эти послеобеденные часы с Фели и Даффи в кинотеатре в Хинли не прошли даром, как заявлял наш отец. Я выучила свой первый иностранный язык, и выучила его неплохо.

— Наябедничала, — повторила я.

— Директрисе, — добавила Коллингсвуд, кивая.

— Мисс Фолторн?

— Жене висельника, как мы ее называем. Только не проболтайся ей. Она творит совершенно невообразимые вещи, знаешь ли.

— Например?

Коллингсвуд глянула за спину, перед тем как ответить.

— Люди исчезают, — прошептала она, сжимая пальцы в пучок и затем быстро и широко раскрывая их, словно фокусник, демонстрирующий пустую ладонь. — Пуфф! Вот так! Бесследно.

— Ты дуришь меня, — сказала я.

— Да ну? — промолвила она, глядя на меня огромными влажными глазами. — А что же случилось с ле Маршан? Как насчет Уэнтворт? А что с Брейзеноуз?

— Разумеется, они все не могли просто так исчезнуть, — возразила я. — Кто-то должен был хоть что-то заметить.

— В том-то и дело! — воскликнула Коллингсвуд. — Никто не заметил. Я делала записи. Пинкхэм застала меня за этим. Вырвала записную книжку у меня из рук и отнесла ее мисс Фолторн.

— Когда это было? — спросила я.

— Вчера. Думаешь, они меня убьют?

— Конечно, нет, — ответила я. — Люди ничего такого не делают. По крайней мере, в реальной жизни.

Хотя я совершенно точно знала, что делают. И, по моему опыту, намного чаще, чем можно предположить.

— Ты уверена? — уточнила Коллингсвуд.

— Еще как, — соврала я.

— Обещай, что никому не скажешь, — прошептала она.

— Клянусь, — сказала я, по какой-то совершенно непонятной мне причине делая знак креста в воздухе.

Коллингсвуд нахмурилась.

— Ты католичка?

— С чего ты взяла? — спросила я, желая потянуть время.

На самом деле она угодила в точку. Пусть даже мы делали вид, что исповедуем англиканскую веру, мы, де Люсы, были католиками с тех пор, как Рим был не более чем семью живописными холмами в итальянской глуши. Даффи говорит, что душа необязательно находится там же, где и сердце.

— Вообще-то да, — добавила я.

Коллингсвуд присвистнула сквозь зубы.

— Я так и думала! Наши соседи дома в Ниагара-он-те-Лейк, Коннолли, они тоже католики. Они так же шевелят пальцами, как и ты только что. Это знак креста, верно? Мне так говорила Мэри Грейс Коннолли. Что-то вроде магии. Она заставила меня пообещать, что я никому не скажу. Но послушай! Что ты здесь делаешь? Мисс Бодикот…

— Я знаю, — перебила я. — Она была настолько англиканка, что ей хватило бы кухонной табуретки, чтобы вознестись на Небеса.

Где же я это слышала? Никак не припомню. От тетушки Фелисити? Наверняка не от отца.

— Но ты не должна так говорить, — сказала мне Коллингсвуд. — Иначе тебя освежуют заживо.

— Мы, католики, были мучениками со времен изобретения огня, — отозвалась я. — Мы привыкли.

Наглость с моей стороны, но я не могла сдержаться.

— Твой секрет умрет вместе со мной, — поклялась Коллингсвуд, зашивая себе губы невидимыми иголкой и ниткой. — Его не вырвут из меня и дикими лошадьми.