Сэндвич с пеплом и фазаном - [7]

— Все в порядке, Фицгиббон. Я привез новую девочку.

— А, — отозвалось привидение, описывая подсвечником широкий полукруг и приглашая нас войти.

Мы оказались в просторном гулком мавзолее, стены которого повсюду перемежались стрельчатыми раскрашенными закутками и альковами, некоторые из них в форме раковины. Такое впечатление, что когда-то здесь стояли религиозные изваяния, но бледные святые и девы были изгнаны и заменены медными бюстами кислолицых пожилых мужчин с бакенбардами в бобровых шапках, заложивших ладони за отвороты сюртуков.

Помимо этого я успела заметить только вытертые половицы, покрытые лаком и исчезающие во всех направлениях, и тут свеча погасла и мы остались в темноте. Пахло здесь, как на складе пианино: деревом, лаком и металлом, что намекало на тугие струны и старые лимоны.

— Проклятье, — прошептал мне кто-то на ухо.

Мы находились, как я предположила, в холле, когда внезапно загорелся электрический свет, и мы втроем заморгали.

Высокая женщина стояла наверху широкой лестницы, держа руку на выключателе.

— Кто там, Фицгиббон? — поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучали мед и сталь.

— Председатель, мисс. Он привез новенькую.

Я начала злиться. Не собираюсь стоять тут, как мебель, пока меня обсуждают.

— Добрый вечер, мисс Фолторн, — заговорила я, сделав шаг вперед. — Меня зовут Флавия де Люса. Полагаю, вы меня ждете.

Я прочитала имя директрисы на рекламном проспекте академии, присланном отцу. Мне оставалось только надеяться, что женщина на лестнице — действительно директриса, а не просто какая-то прислужница.

Она медленно спустилась по лестнице; поразительно светлые волосы снежным нимбом окружали ее голову. Одета она была в черный костюм и белую блузку. Большая рубиновая булавка сверкала у шеи, словно капля свежей крови. Крючковатый нос и темный цвет лица делали ее похожей на пирата, бросившего море ради карьеры в образовании.

Она окинула меня изучающим взглядом с головы до пят.

Должно быть, она была удовлетворена осмотром, потому что наконец произнесла:

— Возьмите ее вещи.

Фицгиббон открыла дверь и подала знак таксисту, и через минуту мой багаж, влажный от дождя, был свален в фойе.

— Благодарю вас, мистер Рейнсмит, — промолвила она, отпуская председателя. — Очень мило с вашей стороны.

Довольно краткая благодарность человеку, который провез меня через всю Атлантику и половину Канады, но, возможно, сейчас просто слишком поздно.

Отделавшись кратким кивком, Райерсон Рейнсмит исчез, и я осталась наедине со своими пленителями.

Мисс Фолторн — теперь я была уверена, что это она, поскольку она не поправила меня, — неспешно обошла вокруг меня.

— Есть ли у тебя сигареты и алкоголь при себе или в багаже?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну и?

— Нет, мисс Фолторн, — сказала я.

— Оружие? — поинтересовалась она, разглядывая меня вблизи.

— Нет, мисс Фолторн.

— Что ж, очень хорошо. Добро пожаловать в женскую академию мисс Бодикот. Утром я оформлю тебя должным образом. Отведи ее в комнату, Фицгиббон.

С этими словами она выключила свет и слилась с темнотой.

Фицгиббон снова зажгла свечу, и мы двинулись по лестнице, сопровождаемые отблесками и тенями.

— Тебя поселили в «Эдит Клейвелл», — проскрипела она наверху лестницы, выуживая связку ключей из немыслимых недр своего халата и открывая дверь.

Я сразу же узнала имя. Эта комната была посвящена памяти героини Второй мировой войны Эдит Клейвелл, британской медсестры, убитой немецкой расстрельной командой за то, что помогала бежать военнопленным. Я вспомнила ее знаменитые слова, сказанные перед смертью и выбитые на ее памятнике около Трафальгар-сквер в Лондоне: «Патриотизма недостаточно. Я не должна испытывать ненависть и горечь по отношению к кому-либо».

В этот самый миг я решила, что отныне это будет мой личный девиз. Самые подходящие слова.

По крайней мере, в настоящий момент.

Фицгиббон поставила подсвечник на маленький деревянный столик.

— Задуй свечу, когда будешь ложиться спать. Никакого электрического света — уже наступил комендантский час.

— Могу я разжечь камин? — спросила я. — Я очень замерзла.

— Камин не разрешается до пятого ноября, — ответила она. — Такова традиция. Кроме того, уголь и дерево стоят денег.

С этими словами она ушла.

И я осталась одна.

…Я не стану описывать эту ночь, скажу только, что матрас, судя по всему, был набит осколками камней, но я спала как убитая.

Я оставила свечу гореть. Только она давала хоть какое-то тепло в комнате.

Хотелось бы мне сказать, что мне снились Букшоу, отец, Фели и Даффи, но нет. Вместо них мой утомленный мозг полнился образами ревущих морей, хлещущего дождя и Дорси Рейнсмит, превратившейся в альбатроса, который, взгромоздившись на верхушку мачты несомого бурей корабля, кричал на меня диким птичьим криком.

Я выбралась из этого беспокойного сна и обнаружила, что на моей груди кто-то сидит и сердито лупит меня кулаками по голове и плечам.

— Предательница! — рыдал чей-то голос. — Ты грязная мерзкая предательница! Предательница! Предательница! Предательница!

До рассвета было еще далеко, и слабого света уличного фонаря, просачивавшегося в комнату, было недостаточно, чтобы я могла разглядеть того, кто напал на меня.