Семья железного старика - [7]

- Держи его! Держи!

Отец на своей паре едет. Страшными глазами смотрит. Вскрикнул губернатор. Проснулся. Во все глаза глядит. Рукой кудри ворошит. Огляделся. На Семена уставился.

- Ты что, Сема, не спишь?

- Так.

- А сколько времени?

- Не знаю. Ночь еще.

- Макарка третьего дня часы купил. С цепочкой. Посмотреть?

- А тебе на что? Да они у него под подушкой. Разбудишь.

- Ничего.

Из-под одеяла выпрыгнул. К братниной кровати подошел-подбежал.

Важно разметавшись, спит на спине Макар, степенно похрапывает. Доримедонт часы за цепочку из-под подушки вытянул. Оборотив к лампадному огню, посмотрел. Легонько свистнул.

- У, рань какая! Спать. И ты спи, Сёма. Ты что не спишь по ночам?

- Так. Не спится. Да и ты не больно рассыпайся. Знаешь какой день. Пораньше встать надо. Помочь там. Или чего. Дела много.

- Ладно. А ты что, говорю, по ночам не спишь?

- Так. Не спится, говорю.

- А ты книжку возьми.

- Зачем? Какую книжку?

- А так. Живо уснешь. Плохая попадется, скучная, от скуки уснешь. А если интересная, замечтаешься, тоже не увидишь, как сон возьмет.

- Нет. Что книжка...

- Не нет. А когда у меня, в Москве, сон очень плох был, я всегда с книжкой. А ты что? Боишься, что ли? Так ты не бойся. С сегодняшнего дня бояться нечего. На то он и сороковой день. Мытарства кончаются. Душе свобода. А папаша в ночь скончался. Теперь как раз. Ты бы...

И оборвал нить слов своих Доримедонт. Макар на кровати своей заворчал непонятное. Голос-говор злой. Голову с подушки приподнял. Глаза закрыты. Лицо круглое. Со сна красное. Нос красивый, отцовский, с круглой горбинкой, ноздри раздувает. Открыл глаза Макар. И сразу они, как птичьи глаза, по комнате забегали. Будто и не спал. А по тихой комнате лампадный свет, как загнанный зверек, бегает. Оживет - все кругом обежит. Замрет - где-то за углами таится.

- Это вы, что ли, тут разговариваете?

Голос Макара громкий, не ночной. Под подушкой пошарил. Часы поймал. К уху приложил. Вглядывается. На лампадку на вздрагивающую сердитые взгляды мечет.

- Дормидоша! Дормидоша! Не спишь?

- Чего тебе?

- Лампадку поправь. Еще погаснет, опять навоняет. Чего эта дурра Домна смотрит. Или загаси, что ли.

- Сейчас. Зачем гасить.

Взвизгнула койка. Выпрыгнул Доримедонт. Босыми ногами в пол бьет. Зашипело, затрещало. Вот ровным огнем лампадка поет, святые иконы радует. И стенам приятно. Доримедонт опять под одеялом. Ново-старый сон предвкушает, обожженные пальцы наскоро слюнит.

А Макару спать расхотелось.

- А Сема спит? Ты, Сема, спишь?

А сам волосы приглаживает. Волосы светлые-светлые. Как спелый овес. Причесываются-припомаживаются они бабочкой. Такая мода. За ночь, за сон бабочка чуть растрепалась. Будто побывала в ладонях у детей. Макару досадно, что нет зеркала. Встать лень. Дормидоше сказать стыдно. Приглаживает. А тут Семен говорит. Тихо так;

- Не сплю. Не спится мне.

- Вы о чем разговаривали? И чего по ночам болтаете? А, может, интересное что? Про тетю Сашу?

- Нет. Так.

- Мы про сороковой день.

- Что про сороковой день?

- Тоска. Вот что.

Это Семен.

- Какая тоска? Очень вы папашу любили! Знаем.

- Да мы не про то.

Это Доримедонт. И голос его сонно-далек. А Макар говорит:

- Вот что. Когда же завещание? Ты, Сема, вчера с Рожновым говорил. Чего тянете? Мне Михайлов вчера говорил: вы, говорит, затянули. Так, говорит, нельзя.

- Нет. Ничего. Успеем.

Это Семен. И в бессонном голосе его злоба. Чуть.

Но Макар не знает красоты напевов души. Он слышит слова. Но Макар не только слышит слова. Он их видит. Видит написанными на бумаге. У Макара хороший почерк. Отставая от товарищей в науках, как и братья, в Москве он удивлял всех способностью выводить буквы почти с правильностью чертежника, но быстро. Буквы отдельно. Четко, красиво. Штрих и нажим - все на месте. И всем братьям приятно, что Макар такой искусник.

Макару захотелось опять спать. Повернувшись лицом к стене, пробормотал:

- Что же вы? Спите, что ли?

Лампадой успокоенные, стены молчали, впитывая в себя притворно-искреннюю тихость Семена и настоящий сон Доримедонта. Сон-грезу.

Между сном и сном скучно стало Макару. Злят его братья. Без него о своем, о глупом разговаривают.

- А ну их.

И сразу уснул. Уж храпит.

Дремлется Доримедонту. Павлиньи перья, на голове качаются. Вот по лестнице идет, по широкой. Сладко дремлется. Хорошо на койке. Мягко и не дует. Еще недавно целый год спал Доримедонт на полу. Был тюфячок жиденький. Кровать кому-то понадобилась. У него взяли. На место поставить забыли. Целый год так и спал. Не жаловался. А теперь койке тело радо. Сладко дремлется. Не сон еще. А так.

По широкой лестнице идет. По мраморной. А справа-слева ходы-переходы, как кротовые норы. И оттуда разные тихие слова говорят люди какие-то.

А Семен ему тихо:

- Дормидоша! Ты о смерти думал?

Это наяву. Здесь, в комнате.

Голову поднял Доримедонт, дернулся. Не говорил с ним Семен о таком. Ну, да ночь. Проснулся, обрадовался.

- О смерти? Да я не знаю, Сема. Ты с отцом Львом поговори. А что? Разве боишься?

Тихие слова по лампадной комнате полетали. Семен на Макара посмотрел на храпящего. Грустно так. И брату говорит:

- Я, вот, вчера с ним, с Макаром, о смерти говорил. Так, немножко, - Семен как бы извинился. - Так он мне говорится, говорит, не умру. Как так? Все, говорю, умрем. Глупости, говорит. Я не умру. Не хочу и не умру. Это попы, говорит, выдумали да старухи.