Семья - [137]

Теперь они шагали по Первой авеню. Палмер заметил, что он идет медленнее — долгий вечер давал о себе знать, ноги ныли. Он взглянул на освещенные часы в витрине часовой мастерской. Не было еще и половины двенадцатого. Но ему казалось, что уже гораздо больше.

На пересечении с Пятьдесят восьмой улицей они опять повернули на восток, пересекли Саттон-Плейс и остановились на некоторое время у маленького тупичка; в нем умещалось только пять машин, и он выходил прямо к реке. Вирджиния провела его по каменным ступеням к небольшому парку с несколькими скамейками, окруженному железными перилами, предохранявшими прохожих от падения на камни.

Луна еще не взошла. С моста на Пятьдесят девятой улице доносился непрерывный шум мчащихся машин. И парк казался поэтому еще более уединенным. Такое ощущение, подумал Палмер, что он находится на дне шахты. Где-то над ним устремлялись ввысь небоскребы, проносились, словно по воздуху, легковые и грузовые машины. По другую сторону реки, казавшейся черной, маслянистой, теснились здания Велфэер-Айленда,[128] там спали или никак не могли уснуть больные. Вдали, над Куинсом, парил вертолет, сверкая огнями.

— Почему мы пришли сюда? — спросил он.

Она кивнула на небольшую группу домов с одной стороны крошечного парка.

— Я присмотрела вот тот дом и терпеливо ждала его — маленький, с двустворчатыми окнами. Он принадлежал сберегательному банку. Как только его выставили на продажу, я предложила за него высокую цену, слишком высокую, и урвала его.

— Но ты ведь не используешь его весь?

— Первый этаж и полуподвал. А две квартиры наверху сдаю.

— Какую закладную ты получила?

Она скорчила гримасу.

— Так было хорошо, когда мы делали вид, что не имеем отношения к банковскому делу. Я почти убедила себя в этом.

Палмер засмеялся, повернулся и стал смотреть на темную реку, проносящую свои могучие воды где-то под ними.

— Гарри Элдер полагает, что вряд ли банкира можно считать джентльменом.

— Гарри прав.

— Он хочет, чтобы я никогда не забывал, что мы — грязные ростовщики.

Вирджиния Клэри энергично закивала.

— Ниже уже опускаться некуда. Ниже может быть только кто-нибудь вроде меня, кто рекламирует банкиров.

Он порылся в кармане пиджака. Во время их долгой прогулки ему не было холодно, но сейчас он начинал ощущать легкую прохладу.

— У тебя есть сигареты? — спросил он.

— Бросила курить в прошлом году.

— Боже мой! С какой пользой ты провела этот год — отказалась сразу и от меня, и от табака.

Она молчала и смотрела на реку, потом перевела взгляд вниз по течению к южной оконечности Велфэер-Айленда.

— Никаких комментариев? — настаивал на продолжении темы Палмер.

— Вудс. — Она сделала паузу и, казалось, опять надолго замолчала. Спустя некоторое время она вздохнула так легко, что Палмер едва услышал этот вздох сквозь шум машин на мосту Куинсборо. — Вудс, что ты подумал, когда получил приглашение на сегодняшний прием?

— Я подумал: ага. И что-то еще вроде этого.

— Я спрашиваю серьезно.

— Я… не знал, что и подумать. Да ничего не подумал, просто почувствовал нутром, что захотел пойти, вот и все.

— А что ты думаешь сейчас? — продолжала она.

— Я и до сих пор не очень-то раздумываю на эту тему. За прошедшие несколько месяцев меня замучили тяжелые мысли. Наверное, я боялся подумать об этом, ведь и так забот хватает.

— Это, по крайней мере, честно. Ты не всегда так искренне говорил со мной.

— Я стал искренен сам с собой, вот и пришел в уныние. И не вижу причины, чтобы щадить дорогих и близких.

Как только Палмер произнес эту фразу, он попытался мысленно проиграть ее, чтобы понять, не означала ли она больше того, что он хотел в нее вложить. Она действительно означала больше.

— Я позволяю тебе, — сказала Вирджиния, — убрать «дорогих и близких».

— Не читай больше мои мысли.

— Прошу прощения.

— Моя дочь Джерри тоже читает мои мысли. Очевидно, я — открытая книга.

— Только для женщин, которые… — Она остановилась.

— Которые что? — спросил он через некоторое время.

— Которые, — она отвернулась от него и сделала несколько шагов вдоль ограды, — которые любят тебя.

Они помолчали. Потом она отошла от него еще дальше.

— Как ты думаешь, почему я попросила их пригласить тебя? — спросила она.

— Подожди немного, — запротестовал Палмер. — А как же с Кинкейдом? С тем мужчиной, которого ты упоминала? Как быть с тем, что мы порвали друг с другом?

Она покачала головой.

— Ты никогда меня не понимал. Правда?

— Думаю, что да.

— Когда ты прислал записку, что будешь на приеме, я разревелась. Но не надолго. На одну или две минуты. — Она повернулась к нему, но не приближалась. — И когда я увидела тебя сегодня вечером, чуть опять не разревелась.

— А тот разговор на Пикок-Элли?

— Просто я пыталась быть разумной.

Палмер на шаг приблизился к ней. Она отошла на шаг. Парк освещался прожекторами, и поэтому на ее скулы ложились густые тени, которые скрывали большую часть лица.

— Тебе придется придумать объяснение получше, — сказал Палмер, помолчав. — В мои годы я уже медленно соображаю.

— Нечего объяснять. Я порвала с тобой. И это правда. Я встречалась с другими мужчинами, со многими мужчинами, в том числе и с Кинкейдом. Некоторые из них были довольно хороши. Разве это не понятно? Я порвала с тобой, но я постоянно сравнивала всех с тобой. Это естественно. Понятно?