Семья - [42]

— Извини, задержался... На шахте опять неполадки... Пятый день недодаем угля... Пришлось опять поругаться... — говорил инженер, пожимая руку девушки и усаживаясь рядом...

Тамара недовольно отвернулась.

— Какое мне дело до твоих неполадок и ругани... Я уже часа два жду тебя... Почему ты в последнее время невнимателен ко мне?

Тачинский усмехнулся.

— По-моему, это пустой разговор, Тамара... Ты говорила мне об этом вчера и позавчера, но я же не в силах изменить в этом отношении что-либо. Сама понимаешь, что работа есть работа, и не всегда мы вольны изменять ее объем, — он шутливо вздохнул. — Вот доживем^: до коммунизма, тогда, даю честное слово, все вечера будут твои. А сейчас... Кто не работает, тот не ест, знаешь это? Тут поневоле будешь работать.

Он настойчиво привлек девушку к себе, она недовольно повела плечами:

— Оставь, пожалуйста...

Наступило неловкое молчание.

— Да, я вижу, что твоего доверия еще не заслужил, — криво усмехнулся Тачинский. — И все же, желаешь ты верить этому или нет, я люблю тебя... И люблю, наверное, крепко...

Что-то печальное прозвучало в его словах. Да, человеку, видно, действительно не до шуток. Признание было неожиданным для Тамары, она только и нашлась сказать:

— А я не верю тебе, что любишь...

— Почему?

— Так... Ты говоришь, что любишь, а когда любят, все дела бросают ради того, кого любят... Вот тогда и есть настоящая любовь... .

— Выходит так, что мне нужно бросить все дела?

— Не знаю.... Я этого не говорю...

— Но ты же сейчас сказала?

— Глупости... И вообще, мне этот разговор не нравится. Когда человек много рассуждает о любви, значит, у него ее нет.

Она сердито отодвинулась от Марка, давая знать, что ей обидно за весь этот неприятный разговор. В глубине же души ее разбирало любопытство: что будет дальше? Как поведет себя Марк? Если он пойдет ей навстречу, значит, она сумеет со временем взять его в руки, заставит исполнять все малейшие ее желания — и тогда... О, тогда ей многие будут завидовать!

— Ничего, ничего не пойму, — Марк Александрович облокотился на спинку скамейки и задумчиво продолжал. — Ты все, все перепутала в моей жизни. Мне 32 года, я не юноша... Однако поступаю, как сумасбродный юнец... Конечно, в мои годы так не влюбляются, но что поделаешь, если нас свела судьба? И всё же надо приходить к чему-то определенному: или одно, или другое, или да, или нет, Я больше не могу так, это мне тяжело... Не могу...

Тамара подумала, что он сейчас уйдет, оставит ее одну; ему будет больно, а ей... Ей... тоже немножко. Она уже привыкла к нему, к его сдержанной, но временами бурно прорывающейся страсти. Без него будет пусто. И потом он, пожалуй, и впрямь любит ее..,

— Ну, извини,.. Я должен пойти, — поднялся Марк Александрович.

— Подожди... — Но с места не сдвинулась, а словно оцепенела.

— Подожди... — повторила она. — Посиди...

— Нет... Нового у нас ничего быть не может, а если будет так, как было, не стоит оставаться... И вообще...

— А если будет... новое? — тихо спросила Тамара и спохватилась, но было уже поздно: Марк Александрович, словно ждал этих слов, схватил ее, поднял и понес куда-то, безвольную и обессиленную страстными поцелуями.

Весь следующий день она была молчалива, лишь перед концом работы спросила Татьяну Константиновну:

— Вы знаете Тачинского?

— Знаю... — тихо ответила Татьяна Константиновна; затем, словно решившись, добавила: — Это был... мой муж.

— Что?!

— Муж...

— А сейчас, а сейчас... — вдруг задохнулась побледневшая девушка. Но тут же быстро овладела собой. «Вот как оно все получается, — лихорадочно мелькнула, мысль. — Неужели эта женщина действительно была его женой?»

— Что ж, сейчас он мне чужой... — делая вид, что не заметила, как осунулось лицо Тамары, ответила Татьяна Константиновна. — Мы с ним не живем... Уже полгода не живем... И, пожалуй, уже никогда не будем...

— Так я... пойду... — поспешно сказала Тамара, не глядя в глаза Татьяне Константиновне.

— Да, да, иди... — согласилась та.

А когда Тамара ушла, она тихо подошла к окну и стояла там до тех пор, пока стройная фигура спешащей девушки не скрылась за поворотом дороги.

27

Итак, все позади...

Машина резко притормаживала на поворотах дороги. Облако густой пыли бежало за грузовиком. Она окутывала сидевших в кузове людей, лезла в рот, в нос, но Валентин удобно разместился у кабины, и пыль до него не доставала. Он жадно, словно впервые вырвался на волю, смотрел и смотрел вокруг.

...Июньский лес, зеленый и стройный, начинался в метре от дороги, взбирался по гористой местности и таял в наплывшей, на горизонт мутной пелене.

Когда же въезжали в сырые, низкие и местами грязные лощины, были видны золотисто-медные, поднимающиеся по склонам гор сосновые рощи: по дну лощины в окаймлении густой, колыхающейся зеленой стены осоки, навевая воспоминания далекого беззаботного детства, журчит широкий ручей. Проезжали дрожащий мост из ошкуренных березовых жердей, медленно под натужное гудение мотора машины поднимались в гору, и снова глазу открывалась широкая и раздольная лесная ширь... И так — всю дорогу.

Лишь когда показались дома поселка и проехали новый мост через широкую бурливую речку, Валентин вспомнил о том, что заставило его поехать в Ельное.