Семья - [39]

— Горком партии доложил!.. — с какой-то тайной радостью, что удивил, а дальше еще больше удивит Тачинского, тихо сказал Худорев.

Тачинский опешил,

— Как?! Это... уже известно там?

— Нет, не это, и все же это... — порывшись в столе, Худорев протянул главному инженеру бумажку: — Читайте!

«При этом препровождаю к вам заявление коммуниста Комлева. Разберитесь на месте. Секретарь вашей парторганизации мною в известность поставлен. Инструктор горкома партии Н. Чариков».

Тачинский торопливо прочитал заявление Комлева, затем еще раз пробежал глазами наиболее интересные для него выдержки и молча закурил, что-то соображая.

— Уж ежели горком вмешался, то каша заварилась не на шутку, — произнес Худорев, вытянув свои короткопалые руки на столе и разглядывая их. — Может, попробовать еще нам с этим проклятым комбайном, Марк Александрович, а? Дать его Комлеву, пусть повозится, а потом спросить с него, как следует...

— Что же получится, если мы спросим, даже накажем его? — пожал плечами Тачинский. — Добыча от этого не увеличится. И так плетемся в хвосте, бьют на каждом совещании. А если комбайн спустить в лаву, наломаем дров, будут ездить комиссии одна за другой, а кто отвечать будет? Комлев? Нет, мы с вами, Анатолий Федорович!

— Прав ты, пожалуй... — в раздумье сказал Худорев.

— Можно, конечно, попробовать... — остро глянул на начальника шахты Тачинский. — Смотрите, вам этот вопрос решать...

— А я и решу... — вдруг вскочил Худорев. — Да, да, решу! Я уже решил... Не разрешу спускать комбайн в лаву... Вот мое решение...

— Но в горком надо же писать о принятых мерах, неужели вы не знаете, Анатолий Федорович?

Худорев как-то сразу, потускнел.

— Да, да... Писать... Вы не напишите, Марк Александрович? — почти жалобно взглянул он на Тачинского.

Тот пожал плечами:

— Вам больше поверят, вы — человек заслуженный, старейший начальник шахты в бассейне.... А я...

Худорев вздохнул:

— Давайте вместе, а я подпишу... А вообще-то, ты этим делом там внизу руководил, когда пробовали комбайн, как ты думаешь — правда, что его нельзя у нас пускать?

— Но вы же видели, как было дело... Пять минут работает, день стоит...

— Да, да... помню... Эх, придется писать...

Вдвоем они составили ответ в горком партии, Худорев подписался, а спустя полчаса Марк Александрович, закрыв дверь своего кабинета на ключ, писал новое письмо, но уже в трест «Шахтинскуголь».

«Мне кажется, что комбайн при определенных усилиях можно было бы освоить, а усилия эти сводятся к следующему...»

Он начал перечислять причины, мешающие работе комбайна, и как-то так получилось, что во всем оказались виновны или начальник шахты, или главный механик, или машинист комбайна. «Несколько резковато», — подумал Марк Александрович и добрых десять минут выправлял письмо, выбирая более лойяльные по отношению к начальнику шахты выражения, а закончив, облегченно вздохнул: «Пусть-ка теперь, старый черт, порасхлебывает. Пока догадается, чьих это рук дело, наедут комиссии, затрещат его бока, а там — кого трест назначит начальником шахты?»

И все же у него не хватило смелости отправить в трест письмо. Он долго думал и, наконец, написал докладную, в которой не было даже упоминания имени Худорева, но зато велась яростная атака на главного механика шахты Лихарева. Так или иначе, Марк Александрович снимал с себя львиную долю вины за то, что комбайн «Донбасс» оказался выкинутым на поверхность...

Едва он запечатал конверт, как в дверь постучали. Он торопливо подошел прислушался. Все было тихо. Тогда он открыл дверь и радостно улыбнулся: перед ним стояла Тамара.

— Ах, это вы, Тамара... Проходите, я сейчас, закончу вот только дела.

— Что же вы не соизволили зайти за мной в бухгалтерию? — капризно спросила Тамара, не проходя в дверь. — В наказанье за это я не хочу входить в ваш кабинет...

— Ну что ж, вызов принимаю... Постараюсь в будущем быть более внимательным к вам...

Вскоре они уже шли по улице поселка, ведя все такой же легкий, задиристый разговор.

24

— Так ты говоришь, женщины в штыки встретили твое желание пойти в шахту? — улыбнулся Иван Павлович. — Этого можно было ожидать.

Они стояли возле террикона, здесь Валентин отыскал, наконец, Ивана Павловича, руководившего установкой какого-то нового приспособления. Толстый стальной трос, туго протянутый с верхушки террикона, был накрепко вдет в чугунную, почти полностью вкопанную в землю плиту. Вот трос ослаб и тяжело лег недвижимой змеей на терриконе.

— Я наверх сейчас, ты подожди... — сказал Иван Павлович. — Впрочем... подъеду я к вам, там и поговорим всем семейством... Идет?

Валентин кивнул головой и пошел по мокрой траве напрямик к городу. Он шел и думал, что все в жизни значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд. Как же суметь жить так, как живут некоторые, всегда уравновешенные люди? Ведь вот знает он, Валентин, что Иван Павлович приедет, и дело примет совсем другой оборот, а все же что-то тревожное, беспокойное легло на сердце. Да... не могут еще они с Галиной найти то общее во взглядах, понятиях, привычках, что лежит в основе любой хорошей, дружной семьи. А найти его надо, иначе трудной будет их жизнь.