Семья - [23]

Они направились по территории шахты к подъемной клети. Можно было бы спуститься в шахту и по ходку — наклонной галерее, уходящей ярусами под землю, но, как объяснил Василько, пятый горизонт находится очень глубоко, и удобнее добираться туда, спустившись на дно шахтного ствола — рудничный двор. Ефим еще помнил, где находится пятый горизонт, на котором сейчас работала бригада Калачева, поэтому объяснения бригадира слушал невнимательно, оглядывая шахтную территорию. На всем: и на кирпичных зданиях подсобных станций, и в проемах ажурных сплетений высокой эстакады, и на старых заснеженных бунтах угля, раскинувшихся влево от эстакады вдоль железнодорожной линии, и на осевшем, подталом снегу — лежал серовато-блеклый налет угольной пыли. Ельнинская шахта разрабатывала пласт с большими породными включениями, потому-то оттенок пыли был ближе к пепельному, чем к темному. Вся эта привычная картина поверхности шахты не вызывала у Ефима каких-либо особых ощущений, он просто наблюдал, что делается сейчас здесь, на-гора, зная, что вернется из шахты уже ночью.

— Давайте быстрей! — закричали из группы горняков, стоящей возле дверей подъемного помещения. Это и были калачевцы. Оказалось, что клеть сейчас спускается, ждет лишь Василька. Ефим поздоровался, кто-то спросил: «К нам в бригаду?» — затем все двинулись я помещение, на ходу докуривая папиросы.

Хоть и был привычен Ефим к провалам в воздухе, или, как говорят авиаторы, «к воздушным ямам», все же стремительное падение клети вызвало у него легкое головокружение. Казалось, что огромный, наглухо закрытый железный ящик клети, освещенный изнутри, бесшумно падает вместе с людьми в какую-то бездонную пропасть, и лишь спокойные, сосредоточенные лица шахтеров напоминали о том, что все это делается вполне разумно, осознанно, что и для него, Ефима, вскоре такие экскурсы в глубь земли станут обычным занятием.

И вдруг на плечи навалилась плотная тяжесть.

— Все! — сказал кто-то, люди зашевелились, лязгнул затвор, двери открылись, и Ефим вместе со всеми, еще немного растерявшийся от непривычных ощущений, вышел. Ему показалось, что он вновь на земле: настолько естественным был свет на площадке, куда вышли шахтеры.

— Пятый горизонт, — подтолкнул его Василько. — Не отставай.

— Как пятый?! — Ведь Ефим помнил здесь тускло освещенную площадку! Все объяснилось, едва он глянул по сторонам: источая голубоватые отблески, всюду горели лампы дневного света. От площадки они разбегались в глубь штреков, пропадая где-то там вдали едва приметными светлыми палочками.

«Вот это здорово! — восхитился Ефим, и это было необычное для него состояние: он всегда ко всему относился скептически, с хитроватым недоверием. — Как в Москве, в метро, когда мы с Валькой Астаниным заходили туда. Только грязновато здесь».

А калачевцы уже двинулись по высокому ребристому коридору вдоль электровозной линии дальше, и Ефиму показалось, что запыленные, серые стены штрека совсем непохожи при этом свете на те, что знал он. «А ведь и впрямь здорово оборудовали теперь шахты, — неожиданно признался он, разглядывая штрек. — Стойки, кажется, из металла. Болтами схвачены. Такую махину и на километре глубины не раздавит».

Послышалось низкое, с пристуком, гуденье. Ефим оглянулся, — прямо на него сзади надвигался электровоз.

— Эй, калачата, садитесь! Быстрей! — крикнул машинист, затормаживая. «Колька Журин!» — изумленно отметил Ефим.

— Мне бы, милок, побыстрей надо, — явно подражая старушке, сказал кто-то, и все заулыбались, торопясь усесться в эти оригинальные подземные пассажирские вагончики.

Замелькали стойки, огни ламп. Ефим даже не успел заметить, где люминесцентные лампы сменились на электрические, а Журин уже кричал впереди:

— Калачата, вылазь!

— Пошли! — дернул за рукав замешкавшегося Ефима Василько. — Нам сюда.

Теперь картина была несколько иная. Бригада двинулась в черный квадрат проема вверх по ходку, освещая путь шахтерскими лампочками. Ефим понял, что поблизости находятся действующие лавы. Деревянное крепление указывало на то, что здесь еще недавно шла работа. Сверху резко пахнуло селитрой: где-то шла отладка забоя. Угольная пыль уже скрипела на зубах, лезла в нос.

Рядом с Ефимом оказался пожилой, щупленький горняк. Он то и дело порывался вперед шага на три-четыре, затем замедлял движение и словно случайно бросил:

— Тут осторожней, вправо спуск на бремсберг.... Сюда, сюда, тут конвейер.

Когда вышли в лаву и пошли вдоль конвейерной линии, щупленький горняк подождал Ефима и, зашагав рядом, дружелюбно глянул на новичка:

— Ну, работаем сегодня, новенький? Моим напарником будешь; так Калачев сказал. Ты на отбойном молотке не работал?

Ефим ответил, что вообще-то видел, как с молотком надо обращаться, давно, конечно, но работнуть постарается. Заодно он справился у Константина Лукича, своего учителя, долго ли ему, Ефиму, быть учеником, на что тот рассмеялся: рановато еще спрашивать, и добавил, что все зависит от Ефима.

Лязгнули ставы рештаков, многометровая дорожка конвейера, вдоль которой шли гуськом калачевцы, тихо поползла вниз. Константин Лукич сказал, что уже пришли.