Семья - [20]

— Ну, я хочу, чтобы ты выпил... И я с тобой... За нас двоих, понимаешь?

За это не выпить нельзя было, но Тамара наполнила рюмки снова... И тут Аркадий отказался.

Тамара, нетвердо ступая, поставила вино на стол, вернулась и, помолчав, обернулась к нему:

— К чему ты портишь мне вечер? Думаешь, я хочу с ними быть всей душой? Глупости... Но что мне делать, с кем встречаться? Эти хоть говорить умеют умно, с ними интересно. А разве этого мало, чтобы быть хотя бы просто товарищами?..

— Мало, Томка...

— Ай, брось... — махнула она рукой, перебивая его. — Не надо, не надо... Сегодня мы отдыхаем, так хоть сегодня не надо морали... Нужно просто быть веселыми и — все! Согласен?

— Ну, Томка...

— Нет, нет, нет...

Вероятно, коньяк подействовал на нее, она снова стала веселой, в движениях появилась какая-то порывистость.

— Герка, давай танцы! — крикнула она Павлову и повернулась к Аркадию: — Забудь все, Аркадий... Ну, что тебе до них? Они сами по себе, а ты — мой, и больше ничей... Понятно тебе? Эх ты, дурашка мой... Хочешь я скажу всем, что... люблю тебя? Хочешь? — не дожидаясь ответных слов, спрыгнула с тахты, сунула ноги в туфли и, разрумянившаяся, с блестящими от вина глазами, встала возле стола.

— Слышишь, Лилька, и ты, Герка, и вы, и вы... хотите узнать... А-а, конечно, хотите... Аркадий мне очень нравится, ясно? Очень, очень...

Она быстро побежала к тахте, сбросила на пол туфли и села, почти упала, прижавшись к Аркадию. И ему, смущенному, но счастливому и гордому за нее, было слышно, даже сквозь грянувший от стола хохот Герки и Лили и тех двоих, что пришли после, как гулко и часто бьется сердце Тамары. Она казалась ему в этот момент такой беззащитной, что Аркадий чувствовал: угрожай ей опасность, он, не раздумывая, закрыл бы ее своей грудью...

— Понял? — шепнула она, и он даже здесь, в полутьме, видел возбужденный блеск в ее глазах. Притянув ее к себе качнул головой:

— Да, Томка, понял...

Он ждал, что Тамара будет с ним всегда ласкова, он с нетерпением искал встреч, но... Встретив его после праздника в коридоре, она чуть приметно улыбнулась, глянула вслед уходящей Лиле и сказала равнодушно:

— Ты извини меня за вчерашнее, это — от вина. Наболтала я лишнего. Больше на вечера я с тобой не пойду. Если желаешь, приходи к нам, как прежде... Только так...

И пошла к остановившейся у лестницы Лиле, гордая, чужая... А он ошеломленно стоял и смотрел ей вслед, плохо соображая, что все это значит...

Позднее, спустя недели полторы, перестрадав от острой и злой обиды, неожиданно поймал себя на предательской мысли: «Может быть, это нормально для девчат — поступать вот так... Может, и она мучается, но гордость не позволяет ей позвать меня домой еще раз? А я... Эх, дурило... Ведь не было бы у нее ко мне ничего, так даже перепив вина, не сказала бы она тех слов. Не смог бы я почувствовать ее сердце, всю ее, с такой доверчивой трепетностью прижавшуюся ко мне... Да, мне надо пойти к ней, ведь я — мужчина»...

И он пошел к Тамаре. Она встретила его, как будто ничего не случилось, и это вновь оживило в нем воспоминания о том вечере, появилась радостная мысль: нет, нет она совсем не та, какой знают ее многие, в ней много хорошего, случайно открытого и известного, может быть, только одному ему...

Вот почему все это время, даже сердясь и злясь на нее, Аркадий ждал: тот вечер должен повториться, и он вновь увидит Тамару такой, какой не знает ее никто — сердечной, откровенной и... близкой.

...До Аркадия не сразу дошел звук голоса.

— Ты спишь?

Это Геннадий. Странный он, разве можно сейчас уснуть? Сейчас хочется встать, уйти на шумные улицы города или забраться в парк и думать, думать все об одном и том же...

— Нет.

Свой голос трудно узнать, он звучит словно со стороны.

— Ты мне не поможешь вот здесь разобраться?

Но в тоне Генки — не примирение, в нем — что-то холодное, спокойное и даже чуть-чуть гордое. Но уже то, что он первым обратился к Аркадию, можно расценить, как попытку к примирению. Аркадий всегда восхищался этой умной тактичностью Гены, но сейчас он не мог спокойно говорить ни с кем.

— Извини, Геннадий, — встал он с койки. — Я пройдусь по улицам. А вечером мы займемся.

Сказал так, зная, что Гена и сам все в учебнике понимает, но просто хочет уйти от ссоры. А уже перед самой дверью тихо сказал:

— Не говори только о ней ничего, Генка... Я очень тебя прошу. — И что-то резкое вдруг подступило к горлу.

Геннадий остро глянул на товарища, почувствовав, как задрожал у того голос, но Аркадий быстро вышел в коридор, и вскоре частые шаги его затихли.

«Любит он ее, это ясно, — подумал Геннадий, подходя к окну. — Три года, как учимся, не хотел слышать о девчатах, а тут... Смогла же окрутить его так, что никого и слушать не хочет. Красивая она, конечно. Да только за одно это полюбить нельзя. Видно, еще что-то он в ней нашел. А что?»

Но сколько он ни размышлял об этом, додуматься так ни до чего и не смог.

...Аркадий бродил по городу до самого вечера. И всюду он искал знакомую фигуру, иногда ошибался, думал, что это Тамара, сердце билось часто-часто, он устремлялся к девушке ближе, но затем — обидное разочарование.