Семья - [2]

— Есть адрес ее? — спросил Ефим.

— Есть... Но я не пойду к ней.

Ефим изумился.

— Почему?

— Не хочу... И, пожалуйста, не расспрашивай.

Валентину не хотелось, чтобы Ефим был посвящен в их отношения с Галиной. Астанин еще и сам не знал, насколько они крепки. Ясно сознавал Валентин лишь одно: согласившись ехать после демобилизации с Ефимом Горлянкиным в Ельное, он имел в виду, конечно, и то, что Ельное от Шахтинска всего лишь в сорока километрах, а это, пожалуй, даст возможность подружиться с Галиной по-настоящему.

Выручил их пожилой мужчина, возвращающийся домой на окраину города с завода.

— Что, солдатики, мерзнем? — улыбнулся он, проходя мимо.

Ефим не без умысла ответил:

— Думаем, где бы погреться перед дорогой.

Мужчина остановился.

— Погреться? Ну, айда за мной. Солдата погреть я рад.

Вскоре товарищи сидели в теплой комнате гостеприимного хозяина и пили вместе с ним горячий, приятно согревающий чай.

3

И вот Ельное.

По узкой тропке, протоптанной в снегу от раскатанной посреди улицы дороги к низким воротам пятистенного бревенчатого дома, Ефим Горлянкин не шел, а почти бежал, и Валентин едва поспевал за ним. И все же, когда он вошел в открытую настежь Ефимом калитку, тот уже стоял на крыльце и стучал кулаком в дверь.

— Маманя, открой! Я — Ефим!

— Ефимушка!..

Прямо из распахнутой двери на шею Ефиму бросилась женщина. Вздрагивая от слез, она судорожно водила пальцами по плечам одетого в шинель сына, словно не верила, он ли это.

— Здравствуй, маманя! Ну, ну, перестань...

Он повел плачущую мать в избу. Валентин умышленно долго отряхивал от снега и без того чистые сапоги, не желая мешать чужому счастью. Вот так, наверно, встречала бы и его после армии родная старушка-мать. Валентин сильно застучал носком сапога о твердую, как железо, кромку доски, но боль от ударов почувствовал лишь тогда, когда услышал голос Ефима:

— Ты чего копаешься, проходи.

Переступив порог, Валентин замешкался, окидывая взглядом комнату. «Богато живут», — мельком отметил он. Ковры на стенах, дорожки на полу, тончайшая сеть тюля на окнах, темно-коричневая добротная отделка дивана, стульев, этажерок и шкафа — все это сразу бросилось в глаза.

Сзади подтолкнул Ефим:

— Ну, горе луковое, ты что как красная девица, — он потянул рюкзак со спины Валентина. — Раздевайся да знакомься с нашими.

— Давай-ка, сынок, сюда шинелишку-то... — засуетилась около Астанина мать Ефима, все еще всхлипывая и сморкаясь в передник. Валентин едва снял шинель, а Ефим уже тянул его дальше, во вторую комнату, дверь в которую была скрыта двумя половинками золотисто-красного плюша. На ходу оправляя гимнастерку, Валентин быстро вошел туда за Ефимом и сразу остановился: не более как в двух шагах от него стояла молодая девушка. Даже на первый взгляд ее сходство с Ефимом было очевидно: их роднила, пожалуй, эта особенная продолговатость лица, с которой гармонировал и прямой нос, и резкая линия рта, и, особенно, округлые светлые глаза.

— Сестренка моя, Зина...

— Вижу, — улыбнулся Валентин, пожимая протянутую руку девушки.

— Ну, вы тут того... знакомьтесь, а я к мамане... — и Ефим исчез, поставив Валентина в неловкое положение.

— Садитесь, — придвинула стул Зина.

Он сел, ругая ее братца: не мог ничего лучшего выдумать, как в первую же минуту оставить наедине с незнакомой девушкой.

— Хорошо вы живете, — заметил Валентин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— А что нам плохо-то жить? Мы ведь шахтеры, — Зина снисходительно улыбнулась. Разговор не клеился, и Валентин, высидев вежливости ради еще минут пять, поднялся и с деланной озабоченностью произнес:

— Куда же Ефим ушел? Пойду, посмотрю...

К вечеру пришел с шахты сам глава дома — Никодим Власыч Горлянкин. Он, вероятно, подымался еще из шахты, когда в доме началась суета: Зина с матерью носились по комнатам с полотенцами, бельем, домашними туфлями, и Валентин подумал, что Никодим Власыч — хозяин, как видно, строгий, порядок в доме любит И не ошибся.

— Зинка, ты что это сегодня крыльцо не помыла? — загремел прямо с порога Никодим Власыч. Затем у дверей в комнату, где сидели Ефим с Валентином, послышался шепот, отрывистые слова хозяина, а через мгновенье появился и он сам — высокий, сухощавый, с горбатым носом и холодными свинцовыми глазами. Взгляд его, остановившись на Ефиме, на мгновенье потеплел

— Вернулся, Ефимка? Ну-ко, я тебя потискаю, горе луковое...

«Вот откуда у Ефима эта поговорка! — сообразил Валентин. — В наследство от батьки».

Никодим Власыч три раза, как того требовал обычай, поцеловал сына, и тут его глаза остановились на Валентине. Он обернулся к сыну, как бы спрашивая: кто таков?

Ефим подошел к Валентину.

— Познакомься, батя. Мой старый армейский товарищ и первый друг. Вместе щи солдатские хлебали. — смело соврал он, а поймав удивленный взгляд Валентина, подмигнул ему:

— Ты помалкивай... А то батька крут у меня, может и отходную сыграть.

— Что это вы там шепчетесь? — усмехнулся отец и, поздоровавшись с Валентином, скомандовал:

— Мать, Зинка! За гостями!

Дом у Горлянкиных вместительный, комнат много Но и гостей пришло не мало. Вновь приходящие, особенно молодежь, едва раздевшись, разыскивали Ефима, шумно поздравляли его с возвращением, а затем, переговариваясь, отходили и присоединялись к какой-либо группе гостей, и вскоре во всех пяти комнатах обширного дома стоял оживленный говор, смех, шутки.