Семья Рубанюк - [320]

Петро сказал ей насмешливо:

— Вижу, Настя, набралась ты «культуры» в Европе!

— Вот это? — Настунька смущенно ткнула пальцем в крендель на голове.

— Это самое… Брось, Настуня, эти фигли-мигли. Глядеть неприятно.

— И верно, Настунька, — поддержала брата Василинка.

Там осточертело глядеть на эти бублики, а ты еще здесь всем очи мозолишь. Я себе косы отпущу.

— Ну, добре, — кивнула Настунька, — я себе тоже отращу. Так завтра мы с Василинкой на степь пойдем, Петро Остапович?

— Федор Кириллович скажет, что делать. У него плохо с людьми…

Парни и дивчата с жаром взялись за работу, с какой-то особой радостью повиновались всем колхозным порядкам и дисциплине. Чувствовалось, что молодежь, изведавшая позор и мучительное бремя фашистской неволи, с удесятеренной силой стала любить свою родину, по-новому оценила все то, что раньше казалось обычным, само собой разумеющимся.

Вскоре после начала молотьбы вернулась в Чистую Криницу Полина Волкова. Весь свой отпуск она проводила в степи..

— Дивчата требуют, чтобы их в комсомоле восстановили, — сказала она как-то Громаку и Петру. — Некоторые даже свои комсомольские билеты сумели уберечь, здесь, в селе, спрятали. Как поступим?

— Пускай пока работают, — сказал Громак. — Огулом подходить нельзя. Будем каждого принимать индивидуально… Так, Остапович?

— Совершенно верно. Приглядимся, кто как работает, что у него на совести.

— Очень старательные ребята, — похвалила Волкова. — Бригадиры уже кое-кого к премии собираются представлять.

* * *

Еще летом стали возвращаться пожилые фронтовики, потом, после капитуляции японской армии, начали прибывать эшелоны с демобилизованными, которые побывали в Берлине, на Эльбе, в Харбине.

Теперь казалось, будто и не пережила Чистая Криница столько бед: снова разносились до первых и вторых петухов над селом и левадами девичьи песни, весело перекликались баяны, балалайки, губные гармоники.

Как-то перед вечером в правление колхоза к Петру зашли Яков Гайсенко и Михаил Грищенко — сын колхозного плотника Павла Петровича, служивший в армии связистом и на днях вернувшийся с фронта.

— Штучку одну обмозговали, Петро Остапович, — сказал Гайсенко, — можем свой телефонный коммутатор заиметь.

— Каким образом?

— Лежит один трофей у нас на складе. Уже ржаветь начал. Вот Мишка глядел, говорит — вполне подходит… Могли б связать правление с бригадами, с электростанцией, сельрадой и так далее.

— Перебрать, почистить надо, и точек пятнадцать — двадцать обеспечу, — подтвердил Грищенко.

Он стоял, опустив по солдатской привычке руки по швам, и Петро с удовольствием поглядывал на его румянощекое лицо. Сейчас таких здоровых, расторопных парней в селе появилось много, и они охотно брались помогать колхозу.

— А кабель, аппараты где достанем? — спросил Петро. — Кто будет сидеть на коммутаторе?

— Кабель нам черногуз в клюве принесет, — загадочно ухмыляясь, ответил Гайсенко, — моточка три-четыре. А об аппаратах уж вы, товарищ председатель, похлопочите. Из райсвязи монтеры были, провод в сельраду тянут. Они говорят, остановки за аппаратами не будет, абы разрешение начальства.

— А на коммутатор, товарищ председатель, можно посадить мою сестренку Варю, — добавил Грищенко. — Я ее за два-три дня обучу. Дело нехитрое.

— Что ж, — подумав, сказал Петро. — Если больших расходов не требуется, давайте. Аппараты беру на себя.

Они тут же осмотрели пустующую полутемную комнатку в правлении, которую Петро наметил для установки коммутатора, определили, куда прежде всего надо тянуть телефонный провод.

В первую же поездку в Богодаровку Петро достал шесть аппаратов, и Михаил Грищенко с энтузиазмом принялся мастерить несложную станцию.

За три дня до Октябрьских праздников явился домой Алексей Костюк. Он приехал поздно вечером на попутной автомашине и вскоре пришел к Рубанюкам.

Все, кроме Василинки, были в сборе. Алексей, широкоплечий, тщательно выбритый, прежде чем раздеться, степенно поздоровался со всеми за руку, поцеловался с Петром. Сняв фуражку и солдатскую шинель с эмблемой танкиста на погонах и повесив их на гвоздь у двери, подошел к столу.

— Э, да ты, брат, вот с чем домой вернулся! — с искренним восхищением сказал Петро, заметив на гимнастерке Алексея золотую звездочку Героя, прикрепленную повыше других орденов и медалей. — Ну, поздравляю, поздравляю! Где заработал?

— На Одере, — ответил Алексей, расчесывая чуб, и, мельком взглянув на два ряда орденских ленточек Петра, подмигнул. — У тебя вроде побольше моего!

— А все-таки, за что Героя получил?

— Все ребята моего экипажа по звездочке получили, — с гордостью сказал Алексей. — Мы на Одере первыми ворвались к фрицам. Нас, понимаешь, заградительным огнем отрезали, а мы не сдрейфили — на огневые позиции! Расчеты передавили, наделали паники немцам. Тут и наши поднажали. А сдрейфили б, — все!

— Совсем вернулся или в отпуск?

— Совсем.

— О Нюсе вашей ничего не слышно? — осведомилась Катерина Федосеевна.

— Мы с ней переписку имели, а сейчас как-то потерялись. Думаю, что она где-то в оккупационных войсках.

Алексей и говорил и держался с достоинством, подобающим его почетному званию. Он угостил Петра и Остапа Григорьевича дорогими папиросами, а когда чуть позже в кухню влетела запыхавшаяся Василинка, он, поразив всех, встал и подвинул к ней табуретку. Но девушка и бровью не повела.