Семья Рубанюк - [295]

— В Сапуновке? — Бутенко прищелкнул языком. — Они сегодня первые три мажары зерна повезли сдавать государству. Обскакали вас.

— Раз уже повезли — обскакали, — скрепя сердце согласился Петро. — Мы их осенью на соревнование вызовем. Сеять и пахать будем уже без штурмовщины.

— Ну, а это все-таки штурмом? — кивнув на копны, спросил Бутенко.

— Э, нет! Сообразительность и сметка…

Петро стал рассказывать.

— Да ты погоди, погоди, как это? — то и дело прерывал Бутенко Петра, расспрашивая о каждой мелочи. Уяснив, в чем суть нового метода, он с восторгом воскликнул — Это же расчудесное дело! Ну-ка, пойдем к этим чародейкам. И сегодня же готовь заметку. Захвачу в район. Нет, в область пошлем. В Киев нужно написать.

Настроение его поднялось еще больше, когда он сам посмотрел, как споро и ладно кипела работа у женщин.

— Да ведь если так, с толком, умно, с огоньком, будем работать всегда, знаете вы, как быстро поднимемся! — с жаром говорил он вязальщицам, когда они устроили себе короткую передышку.

Бутенко увлекся и с воодушевлением принялся рассказывать о передовиках района, о том, как работают соседние, более успевающие колхозы.

— А теперь мы и о вашем опыте расскажем, — закончил он. — На весь район его распространим.

Они вместе пошли посмотреть на работу старух.

— Что-то не вижу у вас красного флажка, дорогие хозяюшки, — сказал Бутенко, здороваясь со всеми, но глядя на стоявшую ближе к нему бабку Харитину. И громко, так, что слышали многие, продолжал с лукавой усмешкой: — А я радовался, думал — не подведет меня старая гвардия, покажет молодым, что такое стахановская работа.

— Ой, лышечко! Сколько ж можно показывать, Семенович? — шустро спросила громкоголосая Харитина. — Вчера утерли нос и сегодня докажем. Чего загодя балакать?

— Сегодня навряд ли. Там сейчас чудеса делают.

— И-их, гражданин начальник! — встряла в разговор Кабанчиха. — Прибегал хлопчик дядьки Грищенко… этот… забываю, как звать. Хвалился! Да ни в жизнь не поверю, что по тыще снопов можно за день.

— Тут сотни три скрутишь — и то поясницу ломит, — поддакнула ей мать Федора Лихолита.

Старухи, пользуясь возможностью передохнуть, сгрудились вокруг Бутенко и Петра. Перебивая друг друга, загомонили:

— Выдумывают черт-те что! Это которой перевясла вязать, ей легко. А другим?

— И-и, кума! Сколько ни живу, у нас так, ей-богу, сроду невязали, — клялась Кабанчиха, покрывая остальные голоса своим визгливым фальцетом.

— Один день, может, и налепят.

— Это не тот… не конбайн.

— Чтоб тыщу? Да ни за что не поверю, хоть убейте!

Бутенко слушал, улыбаясь.

— Все наговорились? Теперь расскажи, председатель, как все-таки вяжут по тысяче. А я пока водички попью. Найдется у вас водичка?

— Там квасок яблочный в сулее, — сказала мать Федора Лихолита.

Наполнив кружку, она поднесла Бутенко.

Бабка Харитина шутливо упрекнула:

— Это зазря, свахо, угощаете. Они еще не заработали… — И другим, уважительным тоном добавила: — Пейте на здоровьичко.

— Квасок ширяет в носок, — отведав холодного кисловатого напитка, ответил шуткой Бутенко. С жадностью допив, заверил: — Сейчас мы отработаем. За нами не пропадет.

Он снял пиджак и, закатав рукава косоворотки, предложил:

— Давайте попробуем. Мы с председателем, так и быть, сядем на лобогрейки, а вы вязальщиц побойчее выставляйте.

Он пошел к лобогрейке и на первом же круге удивил всех. Валки у него ложились аккуратно и ровно, вязать было легко.

— Гляньте, бабы, — обратила внимание Харитина, — лучше, чем у нашего Андрюшки, ровней.

— Учитесь, — порекомендовал Петро Гичаку и другому лобогрейщику, деду Даниле Черненко.

— Ну-ка, покажи класс, председатель! — подзадорил Бутенко Петра, поровнявшись на втором круге. — Покажи гвардейскую хватку.

Петро, зашагав ко второй лобогрейке, повел плечами, расправляя их, молодцевато поплевал на ладони. До отъезда в Тимирязевку его не раз премировали как одного из лучших косцов колхоза. И сейчас Петро управлялся искуснее, нежели Бутенко, и, проработав с час, накосил немало.

Но, когда он соскочил с сиденья, на спине и подмышками у него темнели большие пятна от пота, губы пересохли, на дрожащих ладонях вспухли багровые рубцы.

— Без привычки тяжеловато, — признался Петро, передавая вилы Гичаку.

— Нет, ловко у вас получается, — сказал тот.

VIII

Старухи долго приноравливались вязать по-новому, дело у них шло туго, и Бутенко, понимая, что мешать им не следует, сказал Петру:

— Давай, председатель, вон под копной полежим. Начальству тоже положено отдыхать.

Он расстелил в тени, возле копны, свой дождевик, положил под голову пиджак и с наслаждением растянулся.

Петро прилег рядом. Отсюда далеко были видны поля колхоза, крыши Чистой Криницы, сторожевая вышка, правый берег Днепра с дубняком, вербами и осокорями.

Петро глядел, как невдалеке, у кустов придорожной полыни, вились дрозды. Старики в широкополых соломенных брилях выпрягали коней и собирались полдничать. И вдруг, без всякой связи с тем, что видел перед собой, он вспомнил о фронте.

Какая здесь тишь! Словно и нет уже на земле войны, с ее взрывами, полыхающими пожарами. Прошла с какой-то девушкой к полевому стану Полина Волкова; обе оживленно жестикулировали. Их обогнал на велосипеде Яков Гайсенко и, обернувшись, крикнул что-то, видимо озорное, потому что. Волкова погрозила ему кулаком.