Семья Рубанюк - [288]

— Э-э, председатель, как новый гривенник, сияет, — добродушно приветствовал его Бутенко. — Ты, что же, и не отдохнул?

— Теперь уже после уборки будем отдыхать, — сказал Петро, подсаживаясь к столику.

— Вот это неправильно! — укоризненно заметил Бутенко. — У тебя здоровье пока еще не блестящее. Много ты не наработаешь, если нормально спать не будешь…

— Засиделись в правлении.

— Ну и что же вы там надумали?

Петро стал рассказывать…

— С укрепления бригады начал, это хорошо, — говорил Бутенко. — Производственная бригада — это, академик, твоя рота. Всемерно укрепляй ее. Тут и командира хорошего поставь, тут и центр политической работы. Учетчик — очень важная фигура, подбирай народ крепкий, грамотный…

— Я так думаю, — с улыбкой поглядывая на отца, сказал Петро, — батько немножко поможет, даст людей полеводческим бригадам…

Остап Григорьевич крякнул.

— Каких людей? Позавчера Савельевич уже снял из сада шесть баб… А у меня половина площади не культивирована. Нет, я с этим несогласный… Это ж буксиры те самые, кампанейщина…

— Сняли правильно, — хладнокровно выслушав его гневный протест, ответил Петро. — Подсчитаем силы, пожалуй еще кое-кого придется забрать.

— Нажил себе сына-председателя, — захохотав, сказал Бутенко.

Но старик не разделял его веселья и отнесся к последним словам Петра с явным недовольством.

— Осенью будет легче, — сказал ему Петро, — мы с вами такие плантации, такие школки заложим, каких район никогда не имел…

Мать принесла еду, и Петро, принявшись за нее, сказал, чтобы задобрить отца:

— Как ни тяжело с людьми, а подсадили в саду все деревья вместо тех, что погибли в оккупацию. Если бы все бригады работали, как садоводческая!

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Остап Григорьевич, искоса оглядывая сына и сердито поводя бровями. Но по его голосу нетрудно было догадаться, что похвала ему приятна и настойчивость Петра он в общем одобряет.

Бутенко, лукаво усмехаясь в усы, молча слушал разговор отца с сыном, потом сказал старику:

— Расскажите, Остап Григорьевич, кого комсомольцы видели в селе.

— Павку Сычика, вот кого, — сообщил отец, и лохматые брови его нахмурились.

Петро застыл с поднесенной ко рту ложкой:

— Сычика? В селе?

— Павлушка Зозуля видел, как он перед светом от снохи Малынцовой выходил, — сказал отец, понизив голос. — Понимаешь, с кем, подлец, стакнулся?

— Комсомольцы решили правильно, — вставил Бутенко. — Засаду! Раз он вертится вблизи, придет за харчишками или еще за чем-нибудь. Я так Зозуле и приказал: по очереди следить за хатой этой старостихи. — Он разгрыз крепкими зубами абрикосовую косточку. Положив сжатые кулаки на столик, на который падали замысловатые тени от ветвей, сказал с нескрываемой досадой: — Живут же на нашей земле такие вот… сычики! Не забыли, как его папаша в девятьсот тридцатом году воду мутил? Сколько крови он попортил нам!

— Как же забыть!

— Явный куркуль был, шибай… А хотел в колхоз записаться, подпаивал кого надо, смирненьким прикидывался.

— Вы тогда акурат до нас приехали, — припомнил Остап Григорьевич, стряхивая крошки с лоснящихся на локтях рукавов своего пиджака.

— Да… Потом папаша этого Сычика положенное за контрреволюционную агитацию отсидел и в спекуляцию ударился.

Закуривая трубку, перед тем как встать из-за стола, Бутенко назидательно сказал Петру:

— Людям твоего возраста, дорогой, намного легче, чем было нам. Партия вам дорожку хорошо расчистила. Если такой вот Сычик и уцелел случайно, людям пусть он и не показывается — растерзают… А годков эдак пятнадцать назад эти сычики здорово нам палки в колеса ставили…

— Теперь что! — махнул рукой старик.

Бутенко вдруг заторопился. Он сказал, что с утра побывает на участках нового бригадира Варвары Горбань, а потом съездит в Сапуновку.

Петро, тоже торопливо покончив с завтраком, вложил в планшет свежие газеты, сел на велосипед и, сокращая путь, поехал узенькой тропинкой, мимо конопляника, на стан Федора Лихолита.

VI

В первый же день Петро с тревогой увидел, что все складывается куда сложнее, чем он предполагал.

С уборкой колосовых явно задержались: уже созрели большие массивы ячменя, а пшеница обещала «дойти» вот-вот. На посевах свеклы, на бахчах назойливо рос и рос плодовитый и живучий сорняк, а бригадиры не могли выделить на прополку ни одного человека. Надо было и заготовлять корм для скота, и окучивать картофель, и вырубать бурьян в саду.

Но главное — Петро помнил об этом — нужно было быстро и организованно убрать урожай. Стране, фронту требовался хлеб, и к обмолоту, к сдаче зерна государству надо было приступить немедля, как только скосят первые гектары.

Было от чего голове пойти кругом даже и у более опытного колхозного председателя!

Петро сидел с Федором Лихолитом у единственной саманной стенки, оставшейся от прежнего полевого стана, и тщательно подсчитывал силы бригады.

— За косьбу я не боюсь, — говорил Федор. — Ты глянь, как деды стригут!.. Здорово включились!

Петро молча глядел на косарей. Они шли по старинке — в ряд, одновременно взмахивая сверкающими на солнце косами: дед Луганец, дряхлый мельник Довбня, хромой шорник Сахно и еще два старика, которых Петро не мог узнать по спинам.