Семья Рубанюк - [286]

Бутенко испытующе взглянул на Петра и, стряхивая цветочную пыльцу с пальцев, спросил:

— А ты слышал, академик, в председатели народ тебя просит?

— Если парторганизация будет покрепче да подобрать ей хорошего руководителя, и Андрей Савельевич справится.

— Парторга райком даст. Громака. Помнишь, секретарем сельрады до войны работал?

— Александр Петрович? Знаю отлично.

— Он в отряде у меня парторгом был. Сейчас на курсах. — Бутенко лукаво прищурился. — А от ответа на мой вопрос ты увильнул. Руководство колхозом примешь на себя?

— Да меня ведь агрономом сюда назначили! Вы знаете, Игнат Семенович, мои планы. Я к ним со студенческой скамьи стремлюсь.

— Видишь ли… — Бутенко проводил взглядом стайку куропаток, с шумом вспорхнувших почти из-под ног его. — Видишь ли… Вздумай ты оставить свою идею о садах — я первый разругаю тебя жесточайшим образом. Но твоей работе обеспечен успех лишь при высоком уровне труда в колхозе, при определенном уровне техники, достаточном наличии людей, средств… Понятна моя мысль? Надо поднять колхоз. Это сейчас главное. Без этого мы твоих планов не осилим.

— Понимаю, — согласился Петро. — И все-таки оттягивать надолго нельзя. Работа над картой потребует много времени.

С минуту Бутенко молчал. Крупные сильные пальцы его мяли сухой стебель, глаза внимательно глядели на Петра.

— А еще какая причина? — спросил он. — Только выкладывай начистоту.

— Есть и еще одна. В правление сегодня подкинули анонимку.

— Знаю. Она у меня.

Они вышли на дорогу. Возле самых ног их юркнул и, тяжело переваливаясь, побежал к своей норке жирный суслик.

— Вот еще следы оккупации, — сказал Бутенко, провожая его взглядом. — До войны мы почти всю эту пакость в районе изничтожили.

Он извлек из кармана трубку и, набивая ее табаком, сказал:

— Вот что, дорогой Рубанюк. Анонимка — вещь неприятная не только для тебя. Продажные твари, служившие фашистам, притаились кое-где по району. Клевета, компрометация советских людей — одно из подлых орудий врага. Расчет простой: посеять недоверие друг к другу, выбить нас из колеи. Ты едва ли помнишь, а батька своего спроси, он знает, какие в тридцатом году о колхозах слушки пускали.

— Я тоже кое-что помню… Это когда кулаки школу подожгли, председателя сельрады и секретаря комсомольской ячейки убили ночью… Мне тогда было тринадцать лет, а в памяти навсегда осталось.

— Сейчас совсем не то. Народ врагу крылышки пообрезал. Но вот, видишь, сорнячок не весь выдернут. К Збандуто и ему подобным своевременно мы не пригляделись, при оккупантах они свои клыки показали… Тебе не обижаться нужно на клевету, а браться за дело да нервы в кулак собрать. Они тебе, ой-ой, как еще пригодятся.

Петро промолчал.

— Ну, мы с тобой еще вечером повидаемся, — сказал Бутенко. — Пойду в бригаду…

Остаток дня Петро провел в саду, где он вместе с отцом проверял результаты черенкования туркестанского клена и липы, а когда, уже в сумерки, он пришел на собрание, Бутенко подозвал его и предупредил:

— Видать по всему, завтра будешь принимать от Горбаня дела. Закапризничал, никаких доводов не слушает. Битый час мы с ним беседовали. Решето вишен съели…

В виде доказательства Бутенко, смеясь, показал черные от вишневого сока пальцы.

— А не лучше ли Федора Кирилловича Лихолита в председатели? — спросил Петро, подумав. — Он прямо-таки поразительно вырос.

— Послушаем, что собрание скажет. Настроение людей мне приблизительно известно…

Бутенко за день успел побывать в обеих полеводческих бригадах, на животноводческой ферме, съездил с Яковом Гайсенко на разрушенную плотину. Для него было уже совершенно ясно, кого криничане хотят избрать председателем.

На собрании он сел в сторонке, среди стариков, слушал отчет Горбаня, затем очень бурные прения. Они затянулись далеко за полночь, и к выборам нового правления собрание приступило незадолго до рассвета.

Горбань, усталый и за последние два дня заметно осунувшийся, попросил слово первым.

— Как вы тут меня ни хаяли, — сказал он осипшим голосом, — со всех боков щипали, — духом я не упал. Доверите бригаду — я свое докажу. Не доверите — и в рядах поработаю. Ну, последнее слово такое хочу оказать. Лучшего председателя, чем Петро Остапович Рубанюк, нам искать нечего. Тут уже многие его предлагали, а я прямо настаиваю. Дело у нас живей пойдет, это я вам точно говорю…

— Рубанюка…

— Нехай поруководствует…

По оживленному шуму, дружным хлопкам было ясно, что кандидатура молодого Рубанюка вполне устраивала криничан. Все же Бутенко поднялся и, повременив, пока собрание угомонилось, сказал:

— Аплодисменты — вещь хорошая, но… давайте обсудим все серьезно, по-деловому. Председателя вы не на месяц и не на два избираете. Возможно, есть возражения против Рубанюка?

— Какие могут быть возражения! — крикнули из задних рядов. — Голосуйте!

— Может быть, автор этой записки выскажется? — спросил Бутенко, поднимая над головой бумажку.

Собрание притихло.

— А вы прочитайте, Игнат Семенович, — попросил кто-то.

— Да нет уж, — махнув рукой, ответил Бутенко. — Что читать, если автор в кусты забился и трусливо помалкивает!

— Руководитель желаемый, — крикнул дед Кабанец и, прокашливаясь, ласковенько добавил: — Вот интересно послушать, или есть какие награды у Петра Остаповича с фронта?