Семья Марковиц - [64]

— А чего ты ожидал? — говорит Сара, но голос у нее участливый. — Мы должны позвонить твоей матери, — напоминает она.

— Ну да, — Эд тяжело вздыхает. — Позови детей. Надо, чтобы они с ней поговорили.

— Привет, ба, — говорит Бен, когда ему передают трубку. — Что там у тебя? Вот как? У нас тоже тоска смертная. Нет, ничего. Болтаемся без дела Нет, Эйви приехал со своей девушкой, так что они пошли пройтись. Ну да, Эми. Не знаю. Спроси его. Мириам тоже здесь. Угу. Что? Все говорят об одном: кого звать на свадьбу. Кто, баба Эстелл? Она-то отлично. Вот только она вроде как взъелась на папу.

Эд отбирает у Бена трубку.

— Вроде как что? — спрашивает Роза.

— Привет, ма, — Эд уносит радиотелефон в спальню, присаживается к туалетному столику. Разговаривая, он видит себя в трех зеркалах, и одно отражение хуже другого. Видит купол лба с жидкими прядями волос, усталые глаза в красных прожилках, дряблые, мясистые мочки ушей. Выглядит он ужасно.

— Эд, — говорит его мать. — Сара сказала, что ты не хочешь пригласить семью Эстелл на свадьбу?

— Семью? Какую семью? Речь идет о ее друзьях.

— А как насчет Хенни и Полин? Я их уже пригласила, что же — мне тоже взять свое приглашение обратно?

— Ма! Ты пригласила своих соседей?

— А как же иначе? На свадьбу моей собственной внучки. Пригласила, как не пригласить.

— Ма, — рявкает Эд. — Гостями на этой свадьбе будут лишь те, кто получит приглашение, напечатанное и посланное мной, из моего дома. Это свадьба Мириам. Для нее. Не для тебя, не для Эстелл. Ни для кого, кроме ребят.

— Ты неправ, — режет Роза напрямик.

И ее слова весь день звучат у него в ушах. Неправы они, не он. Какое их участие в свадьбе — да никакое. Что его, что Сарина мать только и знают, что приставать с требованиями. А чтобы пальцем шевельнуть, так нет.

Мириам он застает на кухне, она намазывает взбитым маслом кусок мацы. Эд подсаживается к ней.

— Где бабушка? — спрашивает он.

— Поехала за молоком, — говорит Мириам, а потом выпаливает: — Пап, не хочу я, чтобы на моей свадьбе были все эти люди.

— Знаю, лапочка. — До чего ж приятно, что Мириам обращается к нему за помощью, приятно, что она хочет, чтобы он ее пожалел, хоть она и без пяти минут доктор с жесткими теологическими установками.

— Я ведь их даже не знаю, — говорит Мириам.

— Мы не обязаны приглашать тех, кого ты не хочешь приглашать, — заявляет Эд.

— Но я не хочу, чтобы бабушка всю свадьбу дулась на меня, — голос ее дрожит. — Я не знаю, что мне делать.

— Тебе и не надо ничего делать.

— Похоже, все же придется их пригласить, — говорит Мириам убитым голосом.

— Ой, — вскрикивает Эд.

— Если не всех, то хотя бы часть, — говорит она.

Кто-то отворяет дверь черного хода, оба подскакивают. Но это всего лишь Сара.

— С вашего разрешения, дам вам совет, — говорит она. — Пригласите всех, кого хочет Эстелл, всех, кого хочет твоя мать, чтобы положить этому конец. К чему нам эти цурес?[139]

— Нет! — вопит Эд.

— Мне кажется, мама права, — говорит Мириам.

Эд смотрит на нее.

— В таком случае у тебя станет легче на душе?

Она кивает, и он привлекает ее к себе.

— Мне больше не обнимать мою Мириам, — это он Саре.

— Знаю, — говорит Сара. — Слышишь, бабушкина машина подъехала. Пойду скажу ей, что она может пригласить Магидов.

— Но ты внеси ясность, чтобы не было никаких недомолвок, — начинает Эд.

— Эд, — говорит она, — никакой ясности тут быть не может.

На втором седере Эстелл благосклонно взирает на всех со своего поста между кухней и столовой. Сол отпускает шуточки о свадьбах, и Эйви, увлеченный волной общего благорасположения, обвивает талию Эми-методистки и объявляет:

— Мам, пап, когда я буду жениться, мы сбежим.

Никто не смеется.

Когда наступает время задать четыре вопроса, Эд читает их сам:

— «Чем отличается эта ночь от всех прочих ночей? Ведь во все ночи мы едим и квасное, и пресное, а в эту ночь — только пресное». Бен, пожалуйста, спусти ноги на пол.

Но вот четыре вопроса прочитаны, и Эд говорит:

— Итак, в чем суть: каждое поколение обязано рассказать про наш Исход поколению, следующему за ним, хочет оно того или не хочет.

В эту ночь, лежа на стенающей выдвижной кровати, Эд думает над вопросом, который Мириам задала на первом седере. Почему на Песах все исчисляется четверками? Четверо детей. Четыре вопроса. Четыре чаши вина. Перед его закрытыми глазами в воздухе пляшут четверки. Такие, как в наивных иллюстрациях к его Агаде шестидесятых. Четыре золотых чаши, слова четырех вопросов, обведенные лазурной краской, четыре детских лица. Лица его детей, не такие, как сейчас, а такие, какими они были девять, десять лет назад. А потом, когда он засыпает, ему снится яркий, как явь, сон. Не его дети, а Сарины родители, и с ними Ротманы, Зелиги, Магиды, все их друзья, их тысяча, не меньше, — идут плотной, как марафонцы колонной по мосту Верразано[140]. Несут чемоданы, гладильные доски, ломберные столики, теннисные ракетки, шезлонги. Гонят перед собой своих пуделей. Шествие величественное и пугающее разом. От шагов Эстелл, шагов ее друзей стальной мост дрожит. Его длинные тросы раскачиваются над водой. Эд смотрит на них, и в его ушах отдается дрожь и грохот шагов. И его всего — словно он в эпицентре землетрясения — трясет, колотит, шатает. Ему хочется отстраниться, отступиться, но он чует — и чутье его не обманывает — деться некуда. Это грохочет гром истории.