Семья Марковиц - [17]

— Ты что, учишь меня, как вести исследование? — ощетинивается Альма.

— Альма, — говорит он. — Пораскинь мозгами. Эти женщины понятия не имеют, о чем ты толкуешь. Первым делом прекрати давить их эрудицией. Ну что Эйлин Микер знает о патриархальных структурах иерархии?

— Очень даже много.

— Но не в этих терминах.

Альма вылетает на кухню.

— Это моя диссертация, — выпаливает она. — И идея ее моя. Думаешь, ты можешь брать интервью лучше меня — милости просим.

— Почему бы и нет, — рявкает Рон из соседней комнаты. — Почему бы мне заодно и интервью не брать?

— Хочешь говорить со мной, иди сюда. — Альма наливает себе стакан шабли: ей немного совестно, отчасти потому, что Рон говорит дело — она слишком часто прерывает старушек. Это укоренившаяся привычка. Она всегда норовила предупредить возражения, навязать свои выводы. Еще в школе Альма каждое утверждение подвергала сомнению. В спорах она засыпала одноклассниц вопросами. После уроков учителя, тушуясь, читали ей нотации. Стоя перед классными досками в меловых разводах, умученно размахивали руками: «Я знаю, Альма, у тебя острый ум. Но не стоит говорить безапелляционно». Рон не такой вспыльчивый, как она. В спорах она наскакивает на него, а он не спускает с нее глаз — и только, если бы он хватал ее за руки, это бесило бы не больше. Лучше отступиться, чем играть в его игры.

— Рон? — Она высовывается из кухонной двери. — Слушать их — это же мука-мученская. Вот отчего я веду себя так напористо.

— Знаю, — говорит он. — И вот что я тебе скажу: я проголодался. Закажи пиццу.

Она звонит и заказывает пиццу с самыми разными начинками, свою половину с анчоусами, и трубочки с кремом на десерт. Они расчищают стол, Альма убирает распечатки назад в картотечный шкаф на колесиках. Рон ропщет: мол, их квартира ни дать ни взять, служебный кабинет, но Альма любит офисную мебель, стеллажи, встроенные шкафы. Книжные полки у нее на угловых фитингах, под кроватью — выдвижные ящики. Столы складные, кресла без подлокотников, подставка для принтера многоуровневая — словом, все, что сберегает место. Минимализм греет ей душу. Катушечный магнитофон Рона (необходимый для его исследований), его раскидистые папоротники рядом с Альмиными модулями выглядят как недоупакоупакованный багаж.

А вот и пицца с двойным сыром, маслинами, грибами, луком, зеленым перцем и баклажанами. Рон обозревает пиццу в поисках Альминых анчоусов, отрезает ей кусок, она ест, как положено, — нож, вилка. Рон тянет длинный, заворачивающийся кусок, за которым волочется сырная нитка, прямо в рот. От пиццы его отрывает звонок в дверь. Вернулся разносчик. Он стоит в дверях.

— Можно от вас позвонить? — спрашивает он.

Из кухни доносится его голос.

— Привет, это Джон. Папа дома? Привет. Отлично. Еще две. Я… э… запер ключи в машине. Я на Элк. — Долгая пауза, затем разносчик выходит из кухни, в глаза им он не смотрит. Молча спускается вниз — ждать отца на парковке.

— Господи, — говорит Рон, — вот незадача. Бедняга. Давненько мне не доводилось слышать такую бредятину.

— А мне доводилось.

— Что ж, — поддразнивает он ее, раз тебе так опротивело брать интервью, возвращайся к своему Сервантесу.

Она вздыхает.

— Но я хочу работать с людьми.

— В отличие от нас, грешных?

— Ты знаешь, о чем я. Просто Роза меня достает. Я от нее рехнусь. Один день она льет слезы. Другой — смеется без удержу.

— Может быть, это маразм, — предполагает Рон.

— Нет, — говорит Альма. — Она мной манипулирует — какой уж тут маразм.

— Бедняга. — Он берет второй кусок. — У тебя не было такой тети Розы, вот в чем дело. Ты из другой среды, так что еврейских старушек тебе не понять. Облизывая старушек в Палос-Вердесе, ты ничего не достигнешь.

— Очень смешно, — говорит Альма. — Я шла туда не облизывать их.

— Это просто метафора. Да будет позволено сказать: при всем при том тебе надо побороть Розу на ее территории. Как только она расчувствуется, играй на ее чувствах. Не анализируй их вслух, а плачь вместе с ней. И она откроет тебе сердце.

Альма поднимает на него глаза.

— Уж поверь мне, — говорит Рон.

В следующий свой визит к Розе Альма предпринимает попытку последовать его совету.

— Мы многое пропустили, — говорит она. — Поэтому я хотела бы вернуться к вашему детству. На этот раз я постараюсь меньше говорить, больше слушать вас. Где вы жили в детстве?

Роза отщипывает засохший листок с узамбарской фиалки.

— Мы жили не в самой Вене, а в пригороде, в домике неподалеку от замка. Когда пришли солдаты, всех нас, детей и женщин, заперли в замке, и солдат велел моей матери зажарить свинью! Целиком! А потом они ушли. Нет, вы можете себе такое представить?

— Как вы к этому отнеслись? — спрашивает Альма.

— Я же сказала.

— Я говорю не о фактах. О чувствах. Какие чувства вы испытывали? Вы чувствовали, что солдаты над вами глумятся? Снятся ли они вам и сейчас?

Роза мотает головой.

— Это ж сколько лет прошло.

— И тем не менее вы все так ясно помните!

— Вообще-то нет, — говорит Роза, — с годами все видится как-то смутно.

— Вы постарались забыть эти события?

— Нет, просто я не так хорошо их помню. Альма, я об этом уже Бог знает сколько и думать не думала.