Семья Малаволья - [87]

Алесси бил себя кулаками по голове и рвал на себе волосы, когда не застал больше деда на его кровати и увидал, что ему возвращают свернутый тюфяк; он накинулся на Мену, точно она отправила старика из дома. Но кум Альфио говорил ему:

— Что вы хотите! Дом Малаволья теперь разрушен, и нужно, чтобы заново построили его вы, другие!

Он хотел опять начать рассказ про первое обзаведенье и про теленка, о чем они дорогой болтали с девушкой; но Алесси и Мена не слушали его. Опустив голову на руки, с неподвижными и блестящими от слез глазами, они сидели на пороге дома, где теперь уж по-настоящему были одни. Кум Альфио в эту минуту пытался утешить их воспоминаниями о том, каким был прежде дом у кизилевого дерева, когда они переговаривались из дверей в двери, при луне, и целый день слышался стук ткацкого станка Святой Агаты, и клохтанье кур, и голос Длинной, которая всегда была занята делом. Теперь вое изменилось, и, когда человек уходит с родины, лучше ему не возвращаться, потому что и сама дорога не кажется уже прежней, когда тут не прогуливаются уже ради Манджакаруббе и не показывается даже дон Сильвестро, в ожидании, что Цуппида упадет к его ногам, а дядюшка Крочифиссо заперся в доме, чтобы охранять свое добро или драться с Осой, и даже столько споров не слышно в аптеке с тех пор, как дон Франко увидел правосудие у самой своей рожи, и, чтобы читать газеты, забирается теперь в угол, а душу отводит — целый день толча в ступке, лишь бы скоротать время. И хозяин Чиполла не просиживает больше церковных ступеней, после того как потерял покой.

В один прекрасный день разнеслась весть, что хозяин Фортунато женился, чтобы на зло ему его добром не могла пользоваться Манджакаруббе; поэтому он перестал просиживать ступени и взял себе в жены Цуппиду.

— А еще говорил мне, что брак — мышеловка! — разворчался тогда дядюшка Крочифиссо. — Вот и доверяйся людям!

Завистливые девушки говорили, что Барбара вышла замуж за своего деда. Но люди серьезные, как Пеппи Назо и Пьедипапера и еще дон Франко, шептали:

— Это кума Венера выиграла ставку у дона Сильвестро; это большой удар для дона Сильвестро, и ему лучше отсюда уехать. Ну, уж горожане эти, бродяги! Чужаки тут никогда не могли пустить корней. С хозяином Чиполла дон Сильвестро не посмеет тягаться!

— Что он воображал себе! — подбоченившись, кричала кума Венера, — хотел взять мою дочь измором! Теперь распоряжаюсь я, и я показала это моему мужу. Хорошая собака из корыта ест; чужаков мы не хотим в доме. Было время, что на селе лучше жилось, когда из чужих мест люди не приходили записывать на бумаге все куски, которые мы едим, как этот дон Сильвестро, или толочь цветы мальвы в ступке и жиреть, высасывая кровь из сельчан. Тогда все друг друга знали, и было известно, кто чем занимается и чем всегда занимались отец и дед, и даже то, что ели, и, когда человек проходил, знали, куда он идет, и виноградники принадлежали тем, кто здесь родился, и рыбу не ловил, кто попало. Тогда люди не разбегались туда и сюда, и не отправлялись умирать в больницу.

Так как все переженились, и Альфио Моска хотел бы взять себе в жены Мену, которую никто уж не хотел с тех пор, как дом Малаволья разрушился, и кума Альфио можно было бы назвать прекрасной партией для нее, раз у него был мул; и вот, в воскресенье, усевшись с ней перед домом, прислонясь к стене и, чтобы скоротать время, ломая на мелкие кусочки прутья изгороди, он для собственного ободрения перебирал в голове все доводы. Она тоже смотрела на прохожих, и так они праздновали воскресный день.

— Если вы еще хотели бы выйти за меня замуж, кума Мена, — наконец произнес он, — я-то готов!

Бедная Мена даже не покраснела, когда услышала, что кум Альфио угадал, что она хотела бы за него выйти замуж еще тогда, когда ее собирались отдать за Брази Чиполла, — таким далеким казалось ей это время, и она сама уже не чувствовала себя прежней.

— Теперь я старая стала, кум Альфио! — ответила она, — мне уж не годится выходить замуж, — Если вы старая, то и я старый, потому что я был старше вас, когда мы переговаривались из окошка, и мне кажется, что это было вчера, так это у меня живо в сердце. А прошло, должно быть, больше восьми лет. И теперь, когда женится ваш брат Алесси, вы останетесь на улице.

Мена пожала плечами, потому что она привыкла покоряться воле божией, как двоюродная сестра Анна; и, видя это, кум Альфио продолжал:

— Так, значит, вы меня не любите, кума Мена, и извините меня, что я вам сказал, что хотел бы жениться на вас. Я знаю, что вы лучшего рода, чем я, и дочь хозяина; но сейчас у вас нет больше ничего и, если женится ваш брат Алесси, вы останетесь на улице. У меня есть мул и повозка, и у вас всегда был бы кусок хлеба, кума Мена. Но простите мне мою смелость!

— Вы не обидели меня, нет, кум Альфио; и я согласилась бы и тогда, когда еще у нас была «Благодать» и дом у кизилевого дерева, если бы мои родители захотели этого, и один бог знает, что у меня было на сердце, когда вы, вместе с повозкой и ослом, ушли в Бикокку, и мне кажется, что я все еще вижу свет в конюшне, и как вы складываете на повозку все свои пожитки во дворе, помните ?