Семья Ладейщиковых - [9]

— Я в твои дела не лезу и ты в мои не суйся, ясно? — проговорил он и, помедлив, добавил: — Хотя и мне есть что сказать.

— Говори.

— Не стоит.

— Говори, коль начал.

— И скажу. Я тебя не контролирую, когда ты с Бадейкиным шашни заводишь.

Тоня от неожиданности остановилась. Ей трудно стало дышать. Никогда еще Петр ее так не обижал. А он не остановился, шел, сунув руки в карманы пиджака, ссутулившись.

За весь вечер они не проронили больше ни слова.

Полоса отчуждения, вначале чуть заметная, расширилась. Тоня иногда останавливала взгляд на муже. Слегка вьющиеся густые волосы, высокий лоб, крупные черты лица, круглый подбородок и широкий нос. Знакомое, сосредоточенное выражение лица, которое, кажется, вот-вот сменится улыбкой и она услышит от него что-нибудь задушевное, радостное. Но в его лице появились незнакомые жесткие черточки. Они пугали ее, отталкивали. Она уже слышала его неласковый с хрипотой голос: «Чего смотришь? Давно не видела?» и действительно, Петр, почувствовав на себе ее взгляд, поднимал голову и спрашивал:

— Ну чего смотришь?

У Тони от тоски сжималось сердце, она вздыхала, а он подходил к ней и обнимал за плечи. Ей было неприятно это прикосновение, и она сбрасывала его руки.

Вчера она вернулась с работы поздно: было партийное собрание. Петр был уже дома.

По его взгляду, по тому, как валялся на койке его костюм, как небрежно, вкось была застегнута на нем пижама, Тоня поняла все. Петр снова был пьян. Она почувствовала смертельную усталость, тоскливую пустоту на сердце и подумала о Славике: хорошо, что не взяла его сегодня от бабушки.

Тоня разогрела ужин, начала кушать, но кусок не шел в горло. А Петр все смотрел на нее тяжело, пьяно и молчал.

Потом выдавил через силу:

— Ну, д-докладывай, где… шлялась.

Кровь прилила к ее вискам, в ушах больно отдалось: «шлялась».

— Как у тебя язык повернулся сказать такое!

— Не нравится! А я, между прочим, знаю! Все знаю! Не проведешь вокруг, как его, вокруг пальца!

— Ложись спать! Слышишь?

— Не командуй! Не в цехе! — он поднялся и, пошатываясь, подошел к ней. — С Никитой путаешься! Я знаю! Я все знаю!

Он схватил ее за руку и вдруг заплакал, надсадно всхлипывая. Тоня вырвала руку. Петр пошатнулся и, не удержавшись, свалился на кушетку. Он недоуменно поморгал покрасневшими веками и рассвирепел.

— А-а! — вскочил он, и Тоня вздрогнула, попятилась: так он был страшен в эту минуту! Он наступал на нее, замахнулся. Она, совершенно не помня себя, ударила его наотмашь по щеке. И этого оказалось достаточно, чтобы Петр отступил, обмяк.

Тоня сорвала с вешалки пальто и выскочила из комнаты, слыша его крик:

— Тоня! Не уходи!

Вчера, в гневе, уходя от Петра, Тоня вовсе не думала о последствиях случившегося разрыва. А сегодня терзалась: что же будет дальше, чем все это кончится? Она ненавидела его пьяного, грубого, циничного. Но в то же время отчетливо понимала, чувствовала сердцем, что ей не так просто порвать с ним, у них ребенок, но и так жить дальше невозможно. Как быть? Что предпринять? Как спасти себя, ребенка, самого Петра? Ведь он не всегда был таким.

…Тоня прикрыла глаза ладонью: разболелась голова. Она почувствовала, как горькие слезы вновь обожгли ее щеки.

V

Ладейщиков вышел от Морозовых в скверном настроении. С похмелья разламывало голову. Тоня была такой гневной и неприступной. Он понимал, что сам кругом виноват. Он хотел с нею помириться. Но увидел Бадейкина, и словно бес ткнул его в ребро. И Петр понес всякую чепуху, лишь бы разозлить Никиту, а заодно и жену.

Бадейкина Петр не переносил и побаивался. Раздоры начались между ними с давних пор, пожалуй, с того самого дня, когда они тринадцатилетними мальчишками встретились впервые в пятом классе, за одной партой. Никита, просидев с Ладейщиковым на одной парте с неделю, ушел на другую, чем кровно обидел Петра. Никита был тогда просто заморышем каким-то, учился неважно. А Петр учился легко, схватывал все на лету, и это давало ему возможность относиться к Никите снисходительно, насмешливо. Никите ученье давалось с трудом. И он изо всех сил старался не отстать от других. Петр подсмеивался над ним, считал его очень недалеким. Хороший ученик, Петр был всегда на виду, его часто ставили в пример другим, выбирали в разные ученические организации. Еще в десятом классе Петру понравилась Тоня. Тогда еще больше усилилась неприязнь к Никите. Бадейкин был постоянно с Тоней, бывал у ней дома. И Тоня знала только Никиту, а Петра просто не хотела замечать. Иногда Петру хотелось унизить Бадейкина, показать всем, что он — ничтожество. Но это ему не удавалось. Никита год от года стал лучше учиться и школу окончил не хуже, чем Петр и Тоня.

В институте Петру не понравилось. Он сразу затерялся в общей массе студентов. Самолюбие было ущемлено, и поэтому Петр с однокурсниками сходился туго, считая себя чем-то обиженным, обойденным. Никита учился на историческом факультете. Петр с глубоко скрытой неприязнью замечал, что Бадейкин быстро освоился в новой обстановке, обзавелся друзьями и постоянно был в их веселой компании. Они, кажется, и к занятиям готовились все вместе.

Сначала Петр старался хорошо учиться, думая, что это его выделит из общей массы, но этого никто не замечал — все старательно учились. И он охладел к занятиям. На зимней сессии он срезался по древней литературе — слишком понадеялся на себя. Надо было пересдавать. Петр приуныл. Даже появились мысли о том, чтобы бросить институт. Именно в эту пору и подвернулся Борис Артюхов, которого однокурсники почему-то звали Бобиком. Артюхова Петр приметил с первого же дня — высокий, стройный, с густой курчавой шевелюрой, в сером костюме с пиджаком чуть ли не до колен Бобик обращал на себя внимание, выделялся среди других. С однокурсниками он обращался бесцеремонно. Петру нравилось это. Бесцеремонность он принимал за простоту. Когда с Петром приключилась неудача, Бобик подошел к нему и, как старого знакомого, хлопнул по плечу: