Семья Карновских - [121]

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, сэр.

— Покажи руку.

Егор не понял, чего хочет директор. Тогда мистер Ван Лобен сам поднял его руку и пощупал мышцы.

— Это рука девушки, а не парня, — сказал он. — Вот, смотри.

Он закатал рукав, и Егор увидел бугристые мускулы и татуировку орла, память о годах, когда мистер Ван Лобен служил на пароходе. Неожиданно директор наклонился к Егору и тихо спросил:

— Онанизмом часто занимаешься?

Егор покраснел. Мистер Ван Лобен стукнул трубкой по столу:

— Что молчишь? Все занимаются, и я в твоем возрасте занимался. Стыдиться нечего.

Егор снова опустил голову, но мистер Ван Лобен приподнял его лицо за подбородок:

— Сынок, я мог бы перевести тебя в другую школу, но я этого делать не буду.

— Почему, сэр? — тихо спросил Егор.

— Во-первых, потому, что мистер Леви — прекрасный учитель, — ответил Ван Лобен. — Во-вторых, что гораздо важнее, потому что ты его ненавидишь. Я хочу, чтобы ты учился у него. Тогда ты сможешь избавиться от глупостей, которые вбили тебе в голову.

Егор хотел возразить, но мистер Ван Лобен посмотрел на часы и заторопился:

— Ладно, сынок, я поговорю с мистером Леви, и все забудется. Сейчас напишу письмо твоему отцу, надо бы с ним увидеться.

Егор, запинаясь, попросил директора не вызывать отца:

— Сэр, с ним не о чем говорить. Абсолютно не о чем.

— Еще как есть о чем, — не согласился мистер Ван Лобен. — Я очень люблю побеседовать с родителями.

Проводив Егора до двери, директор хлопнул его по плечу:

— Улыбнись, парень. И чтоб завтра был на занятиях.

Егор покинул кабинет в полном смятении. Высокий, светловолосый человек с глазами моряка не понял его, обошелся с ним, как с ребенком, еще и смутил своими секретами. Все осталось по-прежнему. Та же школа и тот же мистер Леви. Отец обо всем узнает. На ватных ногах Егор спустился в собвей.

В вагоне ехала шумная команда мальчишек-футболистов в свитерах с номерами. Мальчишки висли на поручнях, ложились на скамейки, выставляли ноги в проход. Сонные пассажиры жевали жвачку. Продавец старых уцененных журналов хрипло расхваливал свой товар. Улыбающиеся красавицы на рекламных плакатах призывали покупать мыло, сигареты, бензин, зубной порошок, пирожные, бритвенные лезвия. Егор ничего не замечал, он был погружен в себя. Поезд подошел к его станции, но возвращаться домой не было ни малейшего желания, и он поехал дальше. По входившим и выходившим пассажирам было видно, какой район он проезжает. Вот заходят кареглазые, курчавые евреи. Потом белокурые, бледные мужчины и женщины в рабочей одежде. На следующей остановке вагон заполнили черные: толстые пожилые и стройные молодые негритянки, негры с угольно-черной и мулаты с шоколадной кожей, солидные мужчины в очках, мальчишки в слишком больших материнских туфлях и девочки с красными лентами в тугих косичках. Пьяный негр в разорванной на груди красной рубашке вращал глазами, хохотал, пел и приставал к пассажирам. Седой священник в белом воротничке на черной шее пытался его утихомирить, чтобы он не позорил своей расы, но веселый пьяница продолжал заговаривать с белыми.

— Пожмем друг другу руки, мой белый друг, — подошел он к Егору и протянул огромную коричневую ладонь.

Егор отодвинулся. Когда черный выбрал его, ему стало страшно. Значит, в нем проглядывает кровь, которую он хотел бы скрыть. Вскоре вагон снова стал наполняться белокурыми, голубоглазыми людьми. Женщины с корзинками, аккуратно одетые, коротко подстриженные мальчики, полные мужчины в костюмах и котелках. Послышалась немецкая речь. Мать тянула расшалившуюся дочь за косичку и наставляла на чистом берлинском немецком:

— Прекрати, Трудель!

Егору показалось, что он дома. Ему будто плеснули в разгоряченное лицо прохладной родниковой водой. Делать в Йорквиле было нечего, но он вышел.

На крылечках старинных домов сидели женщины и беседовали по-немецки, вставляя английские слова. То одна, то другая кричала игравшим на улице детям:

— Ганс, Лизхен, Фриц, Карл, Клара, Губерт, Фриц, Фриц!

В закусочных и ресторанах подавали пироги и пиво. На окнах пестрели немецкие объявления о сдаче комнат. Между кондитерской и мясной лавкой висела реклама похоронного бюро, готические буквы сообщали, что оно существует уже сто лет и славится образцовым обслуживанием и умеренными ценами. Стены и пустые витрины ликвидированных магазинов были разрисованы свастиками, среди которых изредка попадались серп и молот. Через открытую дверь клуба было видно, как люди с закатанными рукавами играют на бильярде. За клубом шли учреждения с длинными немецкими названиями: почтовые конторы, которые перевозят письма и посылки в Германию, бюро по найму на работу, комиссионные агентства. Сверкали вывески врачей, дантистов, адвокатов, агентов по торговле недвижимостью. На витринах книжных магазинов были выставлены всевозможные книги «оттуда», плакаты, картины и портреты. Из окна доносился звук саксофона, выводившего немецкий военный марш.

Егор словно вернулся домой. Проснулось желание жить. Он смотрел по сторонам и прислушивался. На углу возвышалась кирха с готической надписью «Бог — наша крепость». Егор вспомнил бабушку Гольбек. Афиша перед кинотеатром приглашала посмотреть новый фильм «оттуда». Егор вынул кошелек и пересчитал деньги, которые мать дала ему, чтобы он заплатил за газ и электричество. Пять долларов с мелочью. Он подошел к кассе и на образцовом немецком спросил румяную и белокурую, будто с плаката, девушку, не затруднит ли ее отсчитать ему сдачу с пяти долларов. Билет стоил пятнадцать центов.