Семья и школа - [51]

— А один раз, — объясняет содержатель ночлежного дома, — она пришла в шляпке, в перчатках, новое платье. Ну, совсем как ходят порядочные девушки… с Дерибасовской улицы! — добавляет он, чтоб поняли, что на его языке называется «порядочностью».

Кроме своей «профессии», Энта занимается ещё и мелким воровством:

— Очень ловко ворует из-под шали!

— Ита — её ученица.

И не прочь заняться «устройством» других девочек, за что берёт с них половину «заработка», и притом «немедленно».

Всё это даёт ей возможность не только «хорошо жить» самой, но и содержать на свои средства «друга сердца» — шестнадцатилетнего Бориску, ночлежника этого же приюта.

Такова Энта Мехер, имеющая 13 лет отроду.

Федосьи Румянцевой, 15 лет, и Хаи Бурштейн, 13 лет, нет сейчас в этой компании.

Федосья Румянцева содержится в настоящее время в тюрьме: её приговорили на полтора месяца за кражу.

— Оболгали её!

Подруги уверяют, что её «под тюрьму подвели» они из-за конкуренции.

Судьба Федосьи такова.

Её мать живёт с «другом сердца» и выгнала дочь за скверное поведение.

В ряды детей, занимающихся ужасной профессией, она попала с этого лета.

13-летней Хаи Бурштейн тоже нет сейчас здесь.

Она у матери.

Которая «заработанные» дочерью деньги «вносит в ссудо-сберегательную кассу!»

На эту дорогу 13-летняя девочка вступила всего полгода, но если вы здесь произнесёте её уличную кличку, её «nomme de la guerre» — «Фенька», — это имя вызовет общее уважение.

Фенька ребёнок «с головой».

Она, кроме всего прочего, ворует, — и очень прибыльно ворует:

— Недавно ещё украла хорошую шаль, стоящую 30 рублей.

Она занимается и перепродажей своим подругам старых вещей «в рассрочку».

При ней состоят по найму двое телохранителей-мальчишек, которым она платит за вечер по 50 копеек.

Их обязанность привлекать к ней внимание прохожих, а в случае если кто-нибудь задумает отправить её в участок, плакать и кричать:

— Дяденька, миленький, за что? Это моя сестра, мы с ней гуляем!

С Энтой Фенька конкурентки, соперницы, враги, но и невольные друзья и союзницы, потому что они составляют вдвоём «аристократию злой ямы».

Я не упоминаю ни о какой-то косой, уродливой девочке, ни о несчастной «Машке» с совершенно лысой головой.

Не упоминаю потому, что они сравнительно уже «старухи», — им 16-й год. Не упоминаю об одной из коноводчиц «злой ямы», которой уже «шишнадцать, семнадцатый», и которая на мой вопрос, занимается ли она позорным ремеслом, с гордостью ответила:

— О, да!

Такова «злая яма».

Мне остаётся ещё упомянуть о «сутенёрах» этих 10-ти, 12-ти, 14-летних «падших созданий».

О 15-летнем Анисиме Молчанове, бывшем половым в трактире.

О Лейбе Дрогинском, 12-летнем мальчике, который просит милостыню и живёт на средства десятилетней Иты.

О Василии Волкове, который нанимается за 50 к. «привлекать прохожих». Отец у него умер, мать занимается чёрной подённой работой.

Наконец, о Бориске Ясиновском, 16-летнем мальчике, состоящем «при Энте», сыне домашнего учителя, официально занимающемся «продажей ножей и прочего».

Вот 12—15—16-летние кавалеры, живущие на средства 10—12—14-летних «женщин».

Их разговоры, их знанья.

Я уверен, что Маргарита Готье умерла, не зная половины того, что знает 10-летняя Ита!

Старая, отёкшая от пьянства развратница, настоящая мегера, отплёвывалась, когда дети рассказывали подробности и «тайны» своей профессии.

И на вопрос:

— Кто же эти преступники, пользующиеся услугами этих детей?

Я не обинуясь отвечу:

— Это люди из интеллигенции.

«Простому народу» не может в голову прийти то, что знают эти дети.

Среди лиц, посягающих на детей, одно из первых мест занимают старики.

Когда этим детям не на что ночевать, они идут к «дедушке», который даёт им ночлег и гостинцев в награду за ту оргию, которую он устраивает.

Таких «дедушек» у них есть несколько.

У них есть постоянные клиенты, лица, судя по всему, принадлежащие к «порядочным» людям.

И некоторые пользуются среди этих несчастных громкой известностью.

— Она знает «Мишку»! Она знает «Мишку»! — насмешливо кричала Энта, когда одна из этих несчастных похвасталась знакомством с «Мишкой».

И она произносила это тоном шансонетной певицы, говорящей о каком-нибудь богаче, завсегдатае кафешантанных кулис.

Ирину Гуртовенко я мог увидеть только наутро.

Полузамёрзший ребёнок в каком-то рванье.

Испитое лицо, тёмные круги под глазами рассказывают её повесть лучше, чем она сама.

Как она попала на этот ужасный путь?

Это было 2 года тому назад, когда ей было 9 лет.

С тех пор… с тех пор она:

— Только просит милостыньку, дурного ничего не делает, мамка её не бьёт, мамка ничего не пьёт и т. д.

Бедному ребёнку, очевидно, досталось за то откровенное признание, в результате которого «мамку» приговорили «на 3 недели», и теперь она «умеет молчать».

— В приют после суда отправляли?

— Нет, не отправляли. До суда в приюте была, но мамка оттуда взяла.

А тут же рядом стоящая «мать» делает слезливое лицо, охает, крестится:

— Ежели б её определить куда, ни за что бы не взяла.

Вот вам вся судьба Ирины Гуртовенко.

Она сама, её мать, обстановка, в которой она живёт, атмосфера, которой она дышит, среда, которая её окружает, вот вам её прошлое, по которому нетрудно догадаться о будущем.