Семья и школа - [49]

I

Мною получено следующее письмо:

«Милостивый Государь!

Сообщённая вами трагическая история одиннадцатилетней девочки Ирины Гуртовенко заставит многих призадуматься, и те немногие строки, которые вы посвятили этой истории, нам кажется, не пропадут даром. Можно надеяться, что найдутся люди, которые не откажутся прийти на помощь несчастной девочке, нужно только призвать на эту помощь, и нам кажется, что вы можете это исполнить. Мы же со своей стороны собрали для начала доброго дела посылаемые вам при этом 10 рублей и просим вас распорядиться ими на пользу и спасение этой несчастной и невольной преступницы. Ваши читатели. Г. Дубоссары. 21-го октября».

Это обязывало меня заняться судьбой несчастной девочки.

Исполнить это было, однако, не так-то легко.

У мирового судьи сведения краткие, сбивчивые и неверные.

Прасковья Гуртовенко приговорена на 3 недели. Полиция осталась приговором недовольна и переносит дело в съезд. Прасковья Гуртовенко не имела определённого места жительства. Её дочь после суда, будто бы, была отправлена в приют для неимущих, откуда её мать взяла назад.

Где теперь и та и другая — неизвестно.

После некоторых усилий и поисков мне удалось, однако, разыскать сначала мать, а потом дочь.

Мать я нашёл в одном из ночлежных приютов около Толкучего рынка.

Направо — винная лавка, налево — какая-то пивная, посредине — вход в ночлежный дом, известный под названием «Аронки».

9 часов вечера. Ночлежники и ночлежницы все в сборе. «Самое время».

Вы входите в женское отделение.

Воздух с запахом винного перегара и чего-то прелого.

Ночлежницы засыпают. То здесь, то там слышится катаральный, типичный запойный кашель.

Мы проходим между рядами ночлежниц, спящих на каких-то мешках, заменяющих им матрацы. У кого башмаки, те спят в башмаках, из предосторожности, чтоб ночью не украли.

На верёвках развешено и сушится какое-то отвратительное тряпьё.

Какая-то женщина бредит во сне:

— Пойди на кухню… Перекипело всё…

Должно быть, кухарка, «сбившаяся с толку» и попавшая сюда.

Вот в корзине маленький грудной ребёнок.

Ребёнок не спит, старается выползти и наполовину свесился из корзины.

Рядом спит мать с повязанной головою.

— С перепою она. Пьёт шибко: муж у неё идёт в солдаты.

Между рядами, словно тень, неровной, шатающейся походкой пробирается опухшая с отёкшим от пьянства лицом женщина.

— Чего бродишь, окаянная?!

— О Господи, Боже мой! — бормочет пьяная баба и больше по инстинкту, чем сознавая что-нибудь, пробирается к своему месту. Она вся дрожит, её бьёт лихорадка, — типичное лихорадочное состояние алкоголиков.

— Прасковья Гуртовенко! Прасковья Гуртовенко!

По пятому громкому оклику на одном из мешков что-то зашевелилось. Раздался писк ребёнка.

И поднялась женщина, одетая в рубище.

— Я Прасковья. Чего надоть?

На «матраце», среди лохмотьев, лежит анемичная, малокровная, бледная, словно восковая, трёхлетняя девочка, её вторая дочь.

— А где твоя другая дочь, Ирина?

Не знаю почему, но мне вспоминается почему-то библейский вопрос: «Каин, где брат твой Авель?»

— А я почём знаю! Нешто её усторожишь! Пошла, должно, на Молдаванку к тётке, там и заночует!

Чтоб не беспокоить других ночлежниц, мы вызываем её в коридор.

Гуртовенко-мать типичная представительница «потерянной женщины» ночлежных домов.

Наружность мегеры, умеющей, когда нужно, прикинуться «казанской сиротой».

Она три года, как овдовела, имеет «друга сердца», ночлежника, ночующего здесь же, в этом же приюте. Пьянствует, в пьяном виде бьёт свою 11-летнюю дочь Ирину и трёхлетнюю Елену. Заставляет Ирину ходить просить милостыню, причём «для жалости» даёт ей трёхлетнюю сестрёнку. И два года тому назад заставила Ирину промышлять своим детским телом. Ирина приносит, когда 30, когда 40 копеек. И если приносит мало — Прасковья её бьёт.

— Тебя приговорили на 3 недели?

— На две!

Несчастная даже не знает, на сколько её приговорили.

— Ты заставляешь заниматься свою дочь нехорошим делом?

— И-и, что вы? Это всё девчонки наплели, наговорили! Ребёнок ещё махонький! Где ей! Наплели на меня.

— Что же, твоя дочь честная девочка?

— Известно, ещё махонькая!

— Буде врать-то, — осаживает её один из проходящих мимо ночлежников, прислушавшийся к разговору.

Гуртовенко-мать слегка конфузится.

— Это верно… В прошлом году случилось с ней это несчастье… Так я вот какими слезами тогда плакала.

Гуртовенко показывает на пальце, какими слезами она «тогда» плакала. Слёзы величиной в полпальца.

— А чтоб теперь девочка этакими вещами займалась, ничего этого нет. Наплели!

Но тут в разговор вступается и всё дело разъясняет «Васька Малый».

«Васька Малый» — детина, косая сажень в плечах. Красивый, рослый, здоровенный, балагур и весельчак.

Это человек с прошлым. Судился.

— Сколько, во всей точности не помню. Но что пять разов, это — верно.

Лишён прав за грабёж, живёт по ночлежным приютам и, по его словам, «работает».

Но что у Васьки Малого называется «работать» — разбирать не станем.

Человек здесь всё и вся знающий.

Он сразу разъясняет спор.

— Балует у неё девчонка! Это верно, что балует! Не признаётся только, вашескородие! А балует! Это вам в других ночлежных приютах их поискать надо. Здесь не ночуют теперь, боятся, недавно облава была. В других они все.