Семнадцать о Семнадцатом - [61]

Она жила воспоминаниями, лелеяла и питала их, как детей, так и не родившихся в этом огненном союзе. Пробуждением самых бытовых подробностей молодой жизни в Шушенском, в Женеве, в Лонжюмо начинался теперь каждый ее божий день.

«И все же нужно вставать, – подумал Мухобойников. – Нужно работать. Утро – на разгром ошибочных теорий Макаренко. После обеда – выступление в коммуне ВСЕКОХУДОЖНИКА. Нужно ехать. Посмотреть, чем живет новая молодежь».

Захотелось в ванную, но Мухобойников-Крупская частью своего сознания еще помнил, что женат и что жена его как раз собирается на работу и лучше дождаться ее ухода. Ее всегдашняя раздражительность по утрам вскипала мощней и чаще, чем вечерами, после утомительного дня в редакции корпоративной газеты железнодорожной компании.

Продолжая ощупывать себя под одеялом, Мухобойников думал: «Да, но ведь должен же быть в этом превращении какой-то смысл? Высшая цель?» Что, если сознание Крупской дано ему, писателю, для разумного освещения потемок противоположной души? Как поэт Евтушенко ездил дорогами БАМа до Чарских песков или действующий глава страны в батискафе «Мир» погружался на дно мистического озера Байкал, так и Мухобойников теперь совершал экспедицию в дебри женской природы. Не пробуждение ли это доселе неизведанного писательского метода?

«Гоголь сражался с чертом. Бабель воевал с Конной армией. Шаламов мучился в ГУЛАГе. А я отныне обречен на муки жизни в несвежем, раздутом болезнью женском теле. Вот так, в простых вещах, проявляется высший замысел. Вдруг этот опыт послужит созданию поколенческой поэмы в прозе, о чем мечталось в юности?»

Мысль о страданиях в чужой телесной оболочке невольно повлекла за собой и размышления о преимуществах женского естества над мужским. Мухобойников знал, что женщины живут дольше, им не страшны импотенция и рак предстательной железы. Он думал о том, как податливо и отзывчиво женское тело, вспоминая молоденькую полногрудую поэтессу, с которой у него восемь лет назад случился однодневный головокружительный роман. Одновременно с этим он видел постель в крестьянской избе, укрытую вышитым подзором. На кровати лежал и улыбался ему рано, чуть не в двадцать лет полысевший Владимир, к которому так и приклеилась партийная кличка «Старик». Как же естественно сочетались в нем гениальность и детская ребячливость! Надежде почему-то вспомнилось и то, как по приезде в Шушенское, убрав хозяйские иконы, она расставляла на деревянной полке томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, привезенные с собою в Сибирь.

Те молодые годы рядом с мужем проходили перед глазами как один светлый и радостный день, хотя они были полны опасностей, лишений, самоотверженного труда. Сейчас и не представить, какой огромный объем работы она вела, вникая в проблематику каждой статьи, каждого письма, поступавшего от товарищей и оппонентов. Одновременно успевала править его рукописи, публиковать собственные статьи по женскому вопросу и политэкономии. «Вы, Наденька, фантастически работоспособны», – говорили ей еще в марксистском кружке. Днем давала уроки, вечером слушала лекции по марксизму. Ночами, переодевшись ткачихой, раздавала партийную газету в рабочем общежитии.

А что теперь? Болезнь обезобразила ее, старость и одиночество душили ночными слезами, и собственная смерть, как и гибель великого замысла, была неотвратима, а в голове мешались назойливые мысли какого-то заштатного писаки. Надежда Константиновна мысленно прихлопнула Мухобойникова томиком Гегеля, всегда лежащим под рукой, и усилием воли усадила свое грузное тело, а затем и поднялась с кровати.

Ноздри щекотал уютный деревенский запах – в кухне готовились говяжьи почки. Проскочив мимо кухни, Мухобойников шмыгнул в ванную комнату и быстро защелкнул замок.

Встав перед зеркалом, он распахнул халат.

Безобразие Крупской все же не было лишено некоей царственной значительности. В чертах одутловатого лица проступало явное сходство с престарелой королевой Викторией. Обвислые щеки и выпученные глаза Надежды заставляли вспомнить партийные клички: Рыба, Минога. Волосы, цветом и видом напоминающие осадок на дне стакана с зубными щетками, наводили на мысли о тайных пороках – разумеется, безосновательно. На глупости у нее никогда не было времени. Ежегодно пишется более сотни статей и заметок, принимаются и отправляются мешки почтовых писем, идут заседания и выступления. Архитектурные концепции школ и детских садов, учебные программы и методички для педагогов, диктовка секретарям воспоминаний – ни минуты для себя, все для будущего, для потомков. Фантастическая работоспособность.

В дверь ванной стукнули кулаком.

– Опять он читает на горшке! – Жена, по обыкновению, обращалась к Мухобойникову в третьем лице. – Конечно, куда ему спешить? Ему на работу не надо!

– Я работаю дома! – так же привычно возмутился Мухобойников.

Звук собственного голоса, резкий и пронзительный, словно крик неизвестной птицы, удивил его и напугал.

Жена продолжала требовательно колотить кулаком в дверь:

– Ты выйдешь, наконец? Мне нужна моя косметичка!

Мухобойников вспомнил, что вчера они рассорились из-за пустяка – зашел спор о применении нового глагола «опедагогаживать». Сегодняшний повод для ссоры представлялся более весомым, но выхода не было. Виновато вжав голову в плечи и запахнув обеими руками ворот махрового халата, Мухобойников выскочил в коридор. Жена даже не взглянула в его сторону, зашла в ванную и закрыла дверь.