Семизвездное небо - [7]

- Что это тебе взбрело на ум? - улыбнулась мама, но пошла и принесла сначала молоток и мастерок, а затем открыла сундук и достала оттуда цветастый платок. - Ой, да это же мой девичий платок, еще когда я была невестой...

Она уже собралась было положить его обратно в сундук, но отец остановил ее.

- Правда? Вот и хорошо, Саялы! Это как раз то, что нужно. Неси его сюда!..

Отец подошел к столу. Меня разбирало любопытство. Я приподнялся на кровати, решив узнать, что же произойдет дальше.

- Вот возьми, Саялы, и заверни все это в платок и положи на дно сундука, - и отец протянул маме молоток и мастерок.

В ее удивленных глазах я прочитал: не свихнулся ли отец?

- Что с тобой, Мардан, разве молоток и мастерок заворачивают в шелковые платки?

- Заворачивают, Саялы, заворачивают. Если бы я мог, я бы в золото их завернул. - Сказав это, отец снова двинулся к окну. - Не только Чеменли, пусть бы весь земной шар отдали в мое распоряжение, а все равно остался бы уста Алмарданом.

- Ты прав, Мардан. - Мама аккуратно завернула в свой девичий платок молоток с мастерком, которые все еще продолжала держать в руках.

Отец уже стоя выпил остывший чай и собрался уходить.

- А ты не будешь завтракать?

- К завтраку я вернусь. Пусть ребята проснутся... Скрипнула дверь, ведущая на веранду.

Мама тоже ушла на кухню. Я торопливо оделся и подошел к отцовскому "звездному окну". Так же, как он, опершись рукой о раму, посмотрел на Бабадаг. Что же там такого видел отец? Почему каждый раз, когда он вглядывался в гору, у него в глазах появлялся особый блеск. Мне хотелось разгадать эту тайну. Но Бабадаг был самой обыкновенной горой. Снежная вершина сверкала в лучах восходящего солнца. Узкие, пересекающиеся тропинки на заросших густых склонах были безлюдны.

Над снежной пикой Бабадага, на белом фоне медленно плывущих облаков, кружила какая-то птица. Вдруг она камнем устремилась вниз. Легкие птичьи перья закружились в пыльной буре.

Я чуть не расплакался, поняв, что не смогу помочь птице, бьющейся в когтях хищного ястреба. Именно в этот момент я услышал волшебные звуки, будто затянул свою песню скитающийся по извилистым тропкам странник. Это была кеманча дяди Мурсала. От волнения волосы зашевелились у меня на голове. Дядя Мурсал не играл на своей старой кеманче, а заставлял ее петь человеческим голосом. Хотя я не мог видеть дядю Мурсала, который играл на веранде своего дома, расположенного значительно выше нашего - в махале Демирчиляр, я легко представлял себе, как он держит кеманчу на колене, как, наклонив голову, прислушивается к ее звуку. Тихий, нежный, тоскливый голос кеманчи отзывался эхом на склонах Бабадага, вливался в отцовское окно, будто окрашивая летнее утро розовым светом. Кеманча рассказывала мне что-то, и я ее понимал, но ответить не мог, потому что мне был неведом ее язык, мне только хотелось ее слушать и слушать.

Кеманча смолкла, я вышел из дому и пошел к Искендеру.

Я взобрался в Гаяалты запыхавшись.

Потоки селя с Карадага недавно прошли по этому склону. Каменистая земля была вся в трещинах. На ней росли только колючки, крепко вцепившись в нее корнями, кизил да лесная мушмула. Я огляделся. Отца не было. "Наверное, пошел в правление", - решил я и медленно зашагал по тропинке в махал Демирчиляр.

Все вокруг было залито теплым солнечным светом. Окна домов светились всеми цветами радуги. Полевые цветы легонько покачивали нежными лепестками. Ветки деревьев, склонив верхушки, роняли на землю утреннюю росу. А горы уже были спокойными, светлыми, величественными. На изумрудном небе выделялись две точки - это были орлы, они будто парили рядом с солнцем.

Мне даже показалось в эту минуту, что не только Чеменли - весь мир охвачен тишиной и покоем. И душа моя наполнилась гордостью, я будто впервые увидел родное село: эти дома под красной черепицей, разукрашенные веранды. Вдруг я вспомнил отцовский молоток и мастерок. На большинстве этих домов есть их следы.

Почти каждый дом в Чеменли украшен фигурками животных и птиц. На крыше наших соседей, на доме Шахназ, - красочные павлины, веером распустившие хвосты. На доме Искендера куда-то бежит маленький олененок, выпучив огромные глаза. Сталкивающиеся закрученными рогами бараны, горные козы, как бы желающие перепрыгнуть через крышу, скачущие с крыши на крышу, с чердака на чердак пушистые белки, лисицы, вот-вот готовые ожить и разбежаться по тесным переулкам нашего села. Эти фигурки служили опознавательными знаками наших безымянных улиц, ненумерованных домов.

Минуя эти знакомые адреса, я продвигался к верхней части села. Не доходя центра, перед правлением сельсовета я увидел отца, сидевшего на деревянной скамье у больших ворот. Он все так же неторопливо скручивал самокрутку. Он увидел меня и сделал знак рукой, чтобы я подошел.

- Что с тобой, сынок? - участливо спросил он, внимательно меня оглядывая. При этом он встал, видимо собираясь пересесть на другое место. Куда ты так рано?

Когда он повернулся, чтобы изменить положение, я увидел сзади него морщинистую шею. Раньше я как-то не замечал этого. На шее отца, на задубевшей под солнцем бронзовой коже, протянулись перекрещивающиеся глубокие морщины, похожие на трещины в высохшей от жажды земле. Нет, это были даже не трещины, а скорее пирамида из ровно нарезанных черных брусков.