Семилетняя война - [38]

От болотистых берегов Одера надвигались новые густые линии пруссаков. Солдаты разошлись по своим местам, прозвучала команда офицеров, и вдоль русских траншей пробежал грохот залпов. Главная батарея на Большом Шпице окуталась дымом. Вокруг пруссаков и внутри их линий стали вздыматься фонтаны земли. Ядра и пули наносили пруссакам тяжкий урон, но они продолжали итти вперёд. Косые лучи солнца освещали необозримую массу атакующих. Топча своих раненых и убитых, они придвигались всё ближе, стреляя на ходу, и потом вдруг с разноголосыми, нестройными, оглушительными криками побежали к оврагу. Ещё миг — и первые прусские гренадеры показались над бруствером русских траншей. В эту минуту на площадь Большого Шпица вынеслась и кавалерия Зейдлица.

Новгородский мушкетёрский полк был захлестнут и сбит; остальные полки напоминали островки, затерянные в бушующем море. Шатилов, увидевши, что ему всё равно не выбраться с Большого Шпица, остался в Углицком полку. Снова его охватило его безумие боя, но теперь голова его осталась ясной. Он стрелял и колол, и всё-таки видел и подмечал всё, что происходит вокруг. Вот вертится, как вьюн, солдат, который так хорошо и хлёстко ответил ему. Наскочивший кирасир замахнулся на него палашом, но чья-то могучая рука сорвала кирасира с седла и швырнула наземь. Это — Алефан. Шатилов вспоминает, как ребёнком слушал, затаив дыхание, былины про новгородских удальцов. Вот она — былина, ставшая былью. «Где рукой махнёт, там улочка»…

Но тут чей-то зычный голос кричит:

— Пушки! Пушки выручай!

Вместе со всеми Шатилов бросился туда, где стояли полковые гаубицы. Там в пыли, в дыму и блеске выстрелов шла рубка. Лязг штыков, тяжёлые удары, предсмертные вопли, брань… Что-то острое оцарапало шею Шатилова, дважды он сам ударял шпагой выраставших перед ним людей в чужих мундирах. Какой-то прусский генерал пронёсся мимо него, ведя за собою белых гусаров. Потом перед Шатиловым мелькнул давешний юркий солдатик. Почему-то одна штанина у него была красная. Присмотревшись, Шатилов понял, что правая нога солдата почти совершенно оторвана, кровь бурно хлестала из раны, растекаясь по земле в большую лужу. «Гранатой, верно, — подумалось Шатилову. — Чего же он не перетянет рану?» Солдат из последних, видимо, сил вдруг приподнялся на локте и выстрелил в пробегавшего пруссака. Тот покачнулся и осел на землю.

— Што, дьявол? — истошно закричал солдат. — Думал, Митька помер? Нет. Я зубами тя… до-достану.

Лицо его побелело, и он опрокинулся навзничь.

Внезапно до слуха Шатилова донёсся чей-то знакомый голос. Кто-то густым басом спокойно отдавал приказания: «Не подпускай к гаубицам! Гранаты швыряй».

Шатилов мучительно силился вспомнить, кто же это… И вдруг до боли обожгла мысль. «Да ведь это Микулин!» Он рванулся на голос и увидел…

Старый сержант с тремя-четырьмя солдатами отбивался от целой толпы пруссаков, стараясь не допустить их к орудиям. По лицу у него струилась кровь, одна рука бессильно висела вдоль тела.

— Евграф Семёныч! — невольно крикнул Шатилов, устремляясь в самую гущу свалки.

Но в этот момент прусский офицер почти в упор выстрелил в Микулина. Старик пошатнулся и упал на пушку, словно прикрывая её своим телом.

И почти сейчас же Шатилов ощутил резкий толчок в бок. Он быстро оглянулся, но никого не увидел. «Показалось, верно», подумал он. Но боль не проходила. Ноги налились свинцом. Странная слабость овладела всеми членами. Он остановился и, улыбаясь растерянной, недоумевающей улыбкой, опустился на землю.

Как в тумане, увидел он несущуюся мимо него русскую кавалерию. Ему показалось, что он узнал Румянцева.

«Это от раны… мираж…» — слабо проползла мысль, и он потерял сознание.

2

В критическую минуту боя, когда Большой Шпиц был затоплен пешими и конными полками неприятеля, Румянцев лично повёл в атаку бывшую у него под рукой слабую кавалерию. Энергия натиска восполнила малочисленность. Архангелогородский и Тобольский драгунский полки смяли знаменитых белых гусаров Путкаммера; при этом сам Путкаммер был застрелен.

Одновременно пехота Берга опрокинула прусских гренадеров.

Большой Шпиц был очищен от неприятеля.

Однако Фридрих упорствовал. Он возобновил атаку, вводя всё новые и новые полки. Но они несли громадные потери от гаубиц Бороздина, и к тому же им приходилось вести простой фронтальный рукопашный бой, которого так не любил прусский король и в котором так сильна была русская армия. Здесь шансы пруссаков были ничтожны. Вдобавок, численного перевеса у Фридриха больше не было. Со стороны Юденберга на Большой Шпиц непрестанно подходили подкрепления: Салтыков, умело сообразуясь с к действиями противника, передвигал резервы к угрожаемому пункту.

На Фридриха было страшно смотреть. С его уст слетали отрывистые, непонятные слова, лицо то бледнело, то краснело. Он не мог примириться с мыслью, что победа ускользнула от него. Несколько раз он сам приводил свежие полки и принуждал их итти в огонь. Мундир его был прострелен, под ним было убито две лошади Одна из них, падая, едва не придавила его. Флигель-адъютант Гец успел вытащить короля.

— Ваше величество! Умоляю вас, не рискуйте собой. Что будет делать армия без вас? — обратился он к нему.