Семилетняя война - [18]

— Такого же мнения и другие члены Конференции придерживались, — подал реплику Воронцов.

Пётр с ожесточением грыз ногти и ничего более не юморил. Императрица посмотрела на него долгим, пристальным, недоброжелательным взглядом и вдруг обратилась к Екатерине:

— Ну, а ты как судишь? Так же, как супруг твой? Впрочем, тебя не ухватишь. Племянничек хоть тем хорош: — что на уме, то на языке, а ты всегда сумеешь слукавить.

Екатерина встала и отодвинула кресло. У неё была тонкая, однако не гибкая, талия и узкая грудь. Лицо её с длинным подбородком носило следы ветреной оспы. Глаза были небольшие, но взгляд их — живой и приятный. У неё был плоский, улыбающийся рот и нос с маленькой горбинкой. В манере держаться, во всей осанке чувствовалось достоинство.

— Вашему величеству угодно есть огорчить меня недоверием. Известно, что я готова отдать мою жизнь за ваше величество и за мой новый родина. О! Если бы я был мужчиной, то смерть не дозволила бы мне дослужиться до капитана. Не знаю, чем доказать мне вам мой искренность. Пусть все высокие господа, — она обвела красивым, плавным жестом сидящих, — пусть все скажут: разве я, хотя однажды, была уличена в индиссиплине?

— Ну, хорошо, мать моя, — перебила её Елизавета. — Тебя ведь не переговоришь. Ну, прости, коли чем обидела. Я ведь женщина. Значит, никогда другой женщине до конца не верю. Так как же ты судишь: есть ли для России интерес в войне с Фридериком?

— Да, — твёрдо произнесла Екатерина, — всеконечно есть. И не только в обуздании его жадности, но и в том, чтобы установить российский граница по Нижней Висле, — это значит присоединить к России Восточный Пруссия.

Эти слова вызвали всеобщее волнение. Раздался хор восклицаний, которые покрыл смеющийся, восторженный бас:

— Ай да княгинюшка! Сказала, как отрезала. И то — почему Пруссия на наши земли зарится, а мы все только отбиваться должны? Небось, тысячу лет назад во всей Пруссии немцев не было, а там, где Берлин стоит, славянские племена обитали.

Это вскричал Иван Иванович Шувалов, кузен Петра и Александра; не занимавший никакой официальной должности, всегда именуемый просто «камергер», богач, евший на серебре, меценат, способствовавший основанию Академии художеств, всегда приветливый и всеми любимый, он не раз позволял себе вольности на заседаниях Конференции.

Но Бестужев, Воронцов и Пётр Шувалов сидят, не улыбаясь, со строгими лицами. Елизавета Петровна, покачав головой, произносит:

— Много есть старинных русских земель, которыми теперь иноземцы владеют. Не гоже нам их все отбивать… Слава богу, у нас земли и без того хватает.

Она, прищурясь, глядит на Екатерину. Притворствует или искренна? Знала бы она её раньше, не взяла бы такую невестушку. А теперь делать нечего.

И вдруг Елизавету охватывает знакомое ей состояние апатии. Как наскучили эти заседания, доклады, септет…

Вон в синем небе голуби кувыркаются: пойти бы сейчас в рощу с Каченовским или с красавцем Бекетовым, новым адъютантом Разумовского. Два дня назад опять с ней обморок был, кровь пускали. Скоро смерть придёт, так хоть порадоваться жизни, пока не положили рядом с отцом на вечный покой.

— Дозвольте, ваше величество, — доносится до неё настойчивый голос Бестужева. Видимо, он спрашивает не в первый раз. Елизавета стряхивает с себя оцепенение и вслушивается. — Дозвольте, ваше величество, поелику в Конференции общее согласие по сему вопросу установлено, зачитать проект высочайшего манифеста о войне с Пруссией.

Императрица утвердительно кивает головой. Бестужев делает знак Волкову. Тот проворно встаёт, откашливается на манер канцлера и выразительно, отчеканивая каждое слово, начинает читать.

Елизавету опять уносят мечты. Говорят, что Дмитрий Васильевич Волков все ночи напролёт кутит либо играет в карты. Но способности в нём завидные. Красноречив, указы сочиняет виртуозно, ноты иностранным правительствам Бестужев всегда ему поручает писать. Бестужев у английского посла Уильямса немало денег перебрал. С Екатериной видимо, в каком-то комплоте состоит. Но родину не продаст. А это — главное. Главное, чтоб нашлись люди, которых Фридерик не сможет ни одурачить, ни купить. Тогда ему вовек не победить России.

Намедни Пётр Александрович Румянцев сказал ей. «При Анне Ивановне всюду немцы пролезли, а ноне, погляжу я, и голландцы, и французы, и шотландцы, и те же немцы, Когда же к русскому человеку доверие будет? Твой батюшка не так заповедывал».

Она вслушивается в слова манифеста:

— «Но король Прусской, приписывая миролюбивые наши склонности к недостатку у нас в матросах и рекрутах, вдруг захватил наследные его величества короля Польского земли и со всей суровостью войны напал на земли Римской императрицы-королевы.

При таком состоянии дел не токмо целость верных наших союзников, свято от нашего слова, и сопряжённая с тем честь и достоинство, но и безопасность собственной нашей империи требовала не отлагать действительную нашу противу сего нападателя помощь».

…Волков закончил чтение. И почти в тот же момент в раскрытое окно ворвались звуки солдатской песни. Выводимые сотнями могучих голосов, слова песни гремели под сводами залы, и все невольно стали прислушиваться к ним: