Семи смертям не бывать - [4]

— Коли было бы, не служил бы у красных на побегушках.

— Неволя пуще охоты, — миролюбиво говорит Данилка.

Он пытается завязать разговор, втянуть конвоира в безобидную словесную перепалку, вызвать к себе доверие. Но тот, насмешливо покосившись на него, цедит сквозь зубы:

— Да ладно тебе врать-то. Думаешь, не вижу, кто ты такой есть? Вот в Бакалы приедем, там и ври. Их благородия брехунов любят. Сразу уши развесят. А мне не вкручивай. Видал я вашего брата, перевидал. За версту узнать могу.

— Ну и что, узнал? — с вызовом спрашивает Данилка.

— А то нет. Была б моя воля, не возился бы с тобой. Налево кругом — и прямым сообщением к богу шагом марш! — И он прихлопывает цепкой рукой по винтовке, с веселой злостью оглядывает Данилку. — Лежи, говорю, смирно, не шевелись. Чего по карманам лазишь?

— Карман не чужой.

Солдат, наклонившись, неожиданно быстрым движением ощупывает карманы Данилки.

— А ну, выверни вот этот! — приказывает он.

Данилка нехотя выворачивает карман. На сено вываливаются кисет и зажигалка. Взяв зажигалку, солдат осматривает ее.

— У кого украл, а?

— «Ах, гад!», — думает со злостью Данилка. Он молчит, боится сорваться, внутри все так и клокочет. «Ничего, стерплю, и не то терпеть приходилось», — пытается унять он себя.

Данилка лежит на сене, запрокинув голову. В небе чередой бегут облака. Поваляться бы сейчас, ни о чем не думая, где-нибудь у прохладной реки на берегу. Да нет, не вовремя размечтался. Приподнявшись, он ловит искоса брошенный на него злой взгляд.

— Чего ерзаешь?! — прикрикивает на него конвоир.

Сколько еще осталось до Бакал? Данилка с надеждой смотрит на солнце. Стемнеет ли до того, как они приедут? Пожалуй, нет, доберутся еще засветло. Лошадь неутомимо трусит рысцой. Хоть бы сломалось колесо, что ли, или произошло что-нибудь, что задержало бы их. Видно, эта проклятая телега сработана навечно.

Дорога свернула вправо, и сразу же за поворотом показались шагавшие навстречу люди. Они шли тесной группкой, поднимая пыль босыми ногами — сапоги несли в руках, перекинув через плечо. Шли быстро, весело переговариваясь между собой. Их бодрые, оживленные голоса далеко разносились в тишине летнего полдня.

Поравнявшись с телегой, они остановились, с любопытством осмотрели сидящих в ней. Телега тоже остановилась. Конвоир встревоженно щелкнул затвором, спрыгнул на землю. Толкнул прикладом возницу в спину:

— Чего остановился? Давай погоняй!

Данилка тоже попробовал сойти на землю, но солдат прикрикнул:

— Сиди, не шевелись!

Подумав секунду, Данилка все же соскочил с телеги, беззлобно ухмыльнулся:

— Ноги затекли, поразмяться малость…

Чей-то радостный голос прервал его:

— Он самый и есть. То-то смотрю, знакомый вроде. Данилка! Братцы, смотрите, наш, топорнинский!

Пешеходы, весело галдя, окружили Чиркова. Протягивали ему руки, заглядывали в глаза.

— Точно, наш. Вот где довелось повстречаться. Ну, здравствуй!

Это были Данилкины земляки, возвращающиеся из немецкого плена. Сразу же посыпались вопросы о Топорнино. Наперебой расспрашивали Данилку о женах, детях.

— Ну хватит, поговорили, — прервал завязавшийся разговор солдат. — Чего стали? Не видите, арестованного везу? Давай, давай, проваливай!

Мужики ошеломленно замолчали. Уставились с недоумением на Данилку. Тот криво усмехнулся, сказал:

— Вон как с нашим братом теперь говорят… Красные мобилизовали, а теперь к белым попал. А мне что белые, что красные — один черт. Надоело, братцы, хоть ложись да помирай. Нет житья — и все тут. Намучился на войне, домой пришел — и тут не слаже. Приневолили: давай, говорят, иди к нам. Это красные, значит. А теперь эти: зачем пошел, судить будем! Ну и судите, ну и черт с вами. Петля нашему брату, вот и все.

Выкладывая все это односельчанам, Данилка старался понять, как отнесутся они к его словам. Сложное то было время. Встретишься с человеком, и сразу начинаешь думать, кто он: друг или враг, кому верой и правдой служит, с кем идет? Жизнь научила Данилку осторожности. Поэтому он и не спешил раскрыться перед земляками: кто знает, как отнесутся они к его словам?

Слушая его, мужики мрачнели, недобро поглядывали на солдата.

Один из них, невысокий, с черной как смоль бородкой, негромко сказал солдату:

— Отпусти его, служивый. Это наш, топорнинский, парень. На войне отмучился, а вы снова жилы тянете. Не бери греха на душу, отпусти…

Солдат сделал шаг в сторону. Теперь все топорнинцы, тесно сбившиеся вокруг Данилки, стояли перед ним. Взяв винтовку наперевес, словно собираясь колоть штыком, он, выпучив глаза, заорал:

— Что? Агитацию разводить? Большевики? Мало, видно, вас, собак, на фронте поубивало!

Данилка почувствовал, как вздрогнули стоящие рядом с ним земляки. Теперь они с откровенной ненавистью смотрели на солдата. Невысокий, с бородкой, сказал:

— Чего орешь? Отпусти подобру-поздорову. И сам иди с миром. Слышь? Отпусти…

— Я те отпущу. А ну, давай в сторону. Отходи, говорю, пока жив. Ну, стрелять буду. Жизни вам не жалко? Отходи!

Мужики топтались на месте, переглядывались. Видимо, никому не хотелось погибнуть от глупой пули возле самого дома. Пожилой крестьянин, тяжело вздохнув, сделал шаг в сторону.