Семейство Тальниковых - [17]

Он жил с своими родителями. Я часто гостила у бабушки и видела, как они жили. Квартира у них была маленькая, всего три комнаты и кухня, прислуги никакой: бабушка сама отправляла должность кухарки и горничной. У дедушки были свои любимые занятия, которых он не уступил бы никому в свете: топить печки, чистить самовар, подсвечники и ножи. Дяденька занимался живописью и служил в герольдии, но служба была легкая, частной работы мало, и потому он проводил время в раскладывании гранпасьянса, в медленном курении коротенькой трубки и в грызении своих ногтей, чем он так обезобразил свои руки, что мне делалось дурно, когда я на них смотрела. А иногда он, заложив руку за спину, прохаживался по комнате и напевал:

Молодой матрос корабли снастил,

так печально, что мне делалось страшно; я прижималась к бабушке и просила ее рассказать мне что-нибудь о своей жизни. Но главную роль в его жизни играл сон. Часто он ложился после обеда, а просыпался только на другой день к вечеру, и то благодаря бабушке, которая, испугавшись, что ее сын так долго остается без пищи, решалась, наконец, раскачать его. Он раскрывал распухшие глаза и грубо говорил:

– - Что вы ко мне пристали с вашим чаем?.. Не дадут заснуть хорошенько, только ляжешь, и будят: "Вставай, Семен…"

Только приходя к нам, он уверялся, что уж давно другой день.

– - Дай-ка мне, мамзель На-та-лия, сегодняшнюю афишу.

Я подавала афишу. Глубокомысленно посмотрев число, он разражался хохотом.

– - Ха, ха, ха, Сашенька! Я лег седьмого, а теперь восьмое… ха, ха, ха!..

Ему-то маменька вверила воспитание брата Федора; дяденька встретил его такими словами:

– - Ну, брат Федор, не ленись, а то засеку, -- и сдержал слово. Забитый и засеченный, бедный мальчик сделался заикой и когда являлся домой, то походил между нами на юродивого..

– - Что, Федя, тебя секли и нынешнюю неделю? -- спрашивала я.

– - Да… пяттть… рааааз, -- отвечал он с страшным усилием.

Я плакала, когда он опять шел к дяденьке…

К счастью Федора, его баловала бабушка, которую мы все любили: она каждое воскресенье приносила нам гостинцу, обходилась с нами ласково и никогда не читала нам наставлений…

Заметив, что бабушка потихоньку кормит внучка, дядюшка бранился и грозил запирать его в особую комнату. Сначала он сек брата прутьями из веника; но бабушка сердилась и долго не давала веника, уверяя, что он ей нужен -- кухню мести… Наскучив одолжаться и заметив, что хитрая старуха начала носить из бани веники тощие, дядюшка купил целый воз прутьев у чухонца, который кричал на дворе: "метла! метла!", -- велел сложить их в чулан, где лежали дрова, а при свидании с маменькой потребовал истраченные деньги…

Рассердившись за какую-нибудь кривую линию, дяденька приказывал племяннику принесть розог из чулана: "Да смотри, хороших, а не то сам пойду, хуже будет!" Племянник, будто получив приказание принести стакан воды, уходил молча. Сначала он пробовал тронуть своего палача, плакал, кидался перед ним на колени, умолял; но палач медленно ходил по комнате, курил и молчал, не обращая внимания на бедного брата… Бледный и дрожащий мальчик с посинелыми губами продолжал стонать и рыдать, умоляя хоть отложить наказание, но дядюшка молчал. В отчаянии он полз на коленях за дядюшкой и целовал его ноги, -- ничто не помогало!.. И брат, наконец, оставил бесполезные попытки. По первому приказанию он шел к бабушке за ключом от чулана.

– - Что, Федя, разве опять? -- спрашивала она с ужасом.

– - Да, бабушка, онять.

И брат плакал, тронутый ее участием.

– - Да не дам же я ключа… скажи своему злодею!

Но брат умолял ее дать ключ, говоря:

– - Хуже будет, он меня до смерти засечет!

Бабушка сама бежала с ним в кладовую, повторив:

– - Боже мой, боже мой! Вот жизнь-то моя! Ребенка мучат, а я гляди, да еще розги давай… Хуже всякой каторги! -- Достав пучок прутьев, бабушка с внуком начинала выбирать розги.

– - Вот тебе, Федя, хорошая розга, -- говорила бабушка.

– - Что вы, бабушка? -- возражал внук и с испугом отбрасывал жиденький прут, чтоб избегнуть соблазна.

– - Ну, так вот…

– - Нет уж, бабушка, оставьте! Я сам выберу; вы мне даете все жиденькие да сухие…

И он усердно выбирал лучшие прутья.

Дяденька встречал его радостной улыбкой. Сжав чубук в зубах, он брал розги, с любовью осматривал каждую, размахивал ею по воздуху, и розга изгибалась и что-то нежно шипела ему на ухо. Он отвечал ей ласковой улыбкой, будто страстно любимой женщине. Племянник между тем устраивал себе эшафот: он брал доску, клал ее на два стула и укреплял их веревкой, чтоб они не разъехались; потом ложился на доску пробовать ее прочность. Наконец, приготовившись как должно, он ждал пытки, поминутно меняясь в лице… Дяденька медленно ходил и курил… Докурив трубку, он говорил: "Ложись". Вздрогнув и взглянув на суровое лицо палача, племянник молча исполнял его волю, обхватывал доску руками и крепко прижимал ее к сердцу, которое хотело выскочить из его груди и громко стучало в доску, как маятник… Засучив по локоть рукава, разогнув свои члены, палач заносил вооруженную руку…..

Наконец он кричал: "Вставай", а сам шел набивать себе трубку, напевая: "Молодой матрос корабли снастил".