Семейство Шалонских - [4]

— Не знаю; у насъ еще, кромѣ его, четверо дѣтей.

— То дѣвочки, возражала мать, — выйдутъ замужъ — отрѣзанный ломоть, а сыновей у насъ двое.

— а потому, что дѣвочка, такъ мнѣ ее по міру пустить? говорилъ отецъ съ досадой: — отдѣлить ее, потому что ей ни въ службу, ни въ должность идти нельзя! Нѣтъ, это дѣло грѣшное, несправедливое.

— Съ тобою не сговоришь, отвѣчала матушка, весьма недовольная, и умолкала.

Глава II

Вообще строй семьи нашей сложился странно. Вліяніе и направленіе матери было французское, вліяніе и направленіе батюшки русское, скажу — старовѣрческое, а мы, дѣти, росли между двухъ, не поддаваясь ни тому, ни другому. Могу сказать, что мы росли индифферентами, между этихъ двухъ теченій. Въ моей памяти уцѣлѣли кое-какіе разговоры н семейныя картины, которыя я и разскажу, какъ помню.

Осенью сиживали мы въ нашей круглой небольшой гостиной. Матушка помѣщалась на диванѣ, полукругомъ занимавшемъ всю стѣну, батюшка сиживалъ въ большихъ креслахъ и курилъ длинную трубку, такую длинную, что она лежала на полу. Около играли сестра Милочка и братъ Николаша, няня держала на рукахъ полуторагодовалую Надю, а я сидѣла подлѣ матушки. Она вязала на длинныхъ спицахъ какую-то фуфайку, которой не суждено было быть оконченной; по крайней мѣрѣ я помню только процессъ этого вязанія въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ. Плохо подвигалась фуфайка: то возьметъ матушка книгу, то пойдетъ по хозяйству. а фуфайка лежитъ на столѣ. Плохая была она рукодѣльница, но работать желала по принципу и пріучала меня. Когда она вязала фуфайку, я должна была вязать чулокъ изъ очень толстыхъ нитокъ. Вязанье чулка почитала я тяжкимъ наказаніемъ и поглядывала на матушку: авось встанетъ, авось уйдетъ, авось возьмется за книжку, а лишь только наставало это счастливое мгновеніе, какъ и мой чулокъ соединялся съ фуфайкой и покоился на столѣ часами, днями и… годами. Уѣдемъ къ бабушкѣ или въ Москву, оставимъ въ Воздвиженскомъ фуфайку и чулокъ, пріѣдемъ на зиму домой, опять появляется фуфайка и ненавистный мнѣ чулокъ. Этотъ-то чулокъ вязала я, однажды, въ скучный вечеръ, сидя около матушки, когда разыгравшіяся дѣти толкнули трубку отца, Онъ всегда этого боялся, малѣйшій толчокъ трубки отзывался очень сильно на чубукѣ и грозилъ зубамъ его.

— Тише! зубы мнѣ вышибите. Арина, ужъ ты не маленькая, можешь остеречься.

— Не называй ты ее такъ, сказала матушка, — сколько разъ просила я тебя.

Батюшка былъ не въ духѣ.

— Безразсудно просила. Арина, имя христіанское, имя моей матушки.

— Знаю, сказала мать съ досадою. — Неужели бы я согласилась назвать мою дочь такимъ именемъ, еслибы оно не было имя твоей матери. Конечно, сдѣлала тебѣ въ угоду, — а ты ее зови Милочкой.

— Милочка не имя, а кличка. У моего товарища была борзая, ее звали Милка.

— То Милка, а то Милочка. Не хочу я дочери Арины.

— Ну, зови Аришей.

— Фу, какая гадость: Арина, Ариша. Не хочу я и слышать этого.

— Что-жь, ее и знакомые, и лакеи буду звать Милочкой до 50 лѣтъ.

— Родные будутъ звать Милочкой, а лакей Ириной.

Отецъ покачалъ головой и замолчалъ. И я съ тѣхъ поръ замѣтила, что всѣ слуги звали сестру Милочку Ириной. Сохрани Боже, если бы кто назвалъ Ариной — непремѣнно получилъ бы нагоняй.

Старшій братъ мой Сереженька строгалъ и клеилъ, для чего былъ ему купленъ инструментъ и стоялъ станокъ въ углу залы. Послѣ я ужъ узнала, что матушка, вслѣдствіе чтенія не одинъ разъ Эмиля Руссо, всѣхъ дѣтей кормила сама, и пожелала, чтобы братъ мой зналъ какое-либо ремесло. Ремеслу братъ не выучился, но станокъ любилъ, и какъ-то, съ помощію плотника Власа, соорудилъ матушкѣ скамеечку подъ ноги. Сгрогалъ однажды онъ немилосердно и надоѣдалъ батюшкѣ, который читалъ огромную книгу въ кожаномъ переплетѣ.

— Погоди, не стучи, сказалъ батюшка, и Сереженька примолкъ, а мы насторожили уши, такъ какъ вечера осенніе тянулись долго и немного было у насъ развлеченій.

— А вотъ въ Англіи, продолжалъ отецъ, обращаясь къ матушкѣ, — не по нашему. Это я одобряю, хотя къ англичанамъ пристрастія особеннаго не имѣю.

— За что ихъ любить? Нація коварная, однимъ словомъ: perfide Albion. а ты о чемъ говоришь?

— О томъ, что у нихъ званіе священника весьма почетно. Оно такъ и быть должно. Служитель алтаря — лучшее назначеніе для человѣка богобоязливаго и нравственнаго. Въ Англіи меньшіе сыновья знатныхъ фамилій принимаютъ священство.

— Дворянинъ, да въ священники! Не дворянское это дѣло.

— а почему? Самое почтенное дѣло. Подавать примѣръ прихожанамъ, жить строго, по заповѣдямъ, поучать паству свою примѣромъ и словомъ, что этого почтеннѣе!

— Чтобы быть священникомъ, возразила недовольная матушка, — надо знать богословіе и стало быть учиться въ семинаріи.

— Что-жь такое? Въ Англіи есть школы, гдѣ преподаютъ богословіе.

— Школы! школы! воскликнула мать съ жаромъ, — какъ ты ни называй такую школу, все выйдетъ семинарія и семинаристъ. Blanc bonnet, bonnet blanc.

— А я терпѣть не могу французской болтовни. Толку въ ней нѣтъ — и народъ пустой, вздорный и безбожный.

— Не всѣ французы — безбожники. Ты самъ читаешь проповѣди Массильона и хвалишь.

— Быть можетъ, и не всѣ они безбожники, только я ихъ терпѣть не могу. Кромѣ бѣдъ, ничего они не надѣлаютъ, да ужъ и не мало надѣлали. Короля законнаго умертвили, храмы поругали, проходимца корсиканскаго взяли теперь въ императоры. Того и гляди накажетъ насъ Господь за то, что мы этихъ безбожниковъ и вольнодумовъ чтимъ и во всемъ имъ подражать стремимся. Но не о томъ я рѣчь повелъ теперь. Я говорю, что почелъ бы себя счастливымъ, если бы сынъ мой, какъ въ Англіи, поступилъ въ священники.