Семейство Майя - [27]

После ужина Афонсо да Майа попросил Виласу пройти с ним в библиотеку, где он по английской привычке имел обыкновение перед отходом ко сну выпивать рюмочку коньяку с содовой.

Мрачность библиотеки, уставленной старинными книжными шкафами, в этот час, за плотно задернутыми шторами, смягчалась ласковым светом догоравшего камина и зажженной лампы, озарявшей заваленный книгами стол. За окном, в ночной тишине, слышалось мерное журчание воды.

Пока слуга подкатывал к креслу Афонсо низенький столик со стаканами и бутылками содовой, Виласа, заложив руки в карманы, задумчиво созерцал, стоя у камина, жар углей, уже подернутый белым пеплом. Затем, подняв голову, он как бы ненароком обронил:

— Смышленый мальчишечка…

— Кто? Эузебиозиньо? — отозвался Афонсо, устраиваясь поудобнее возле камина и с наслаждением набивая трубку. — Я всегда неспокоен, когда он здесь, Виласа! Карлос терпеть его не может, и у нас тут уже были из-за него большие огорчения… Несколько месяцев назад Эузебиозиньо должен был изображать ангела в религиозной процессии… Сестры Силвейра, дамы весьма достойные, надумали, на свою беду, привести малыша сюда показать виконтессе, как он мил в ангельском облачении. Мы отвлеклись беседой, а в это время Карлос подстерег нашего ангела, затащил в мансарду и, о мой дорогой Виласа!.. Если б вы только видели, как Карлос расправился с ним, ведь он питает отвращение к ангелам… Вообразите себе наш ужас, когда Эузебиозиньо с ревом бросился к тетке, весь растрепанный, без одного крыла, а второе, сломанное, висело на бечевке и колотило его по пяткам; веночек из роз болтался на шее, и все золотые украшения, тюль, блестки — все ангельские одежды разодраны в клочья!.. Бедный ощипанный и помятый ангел! Карлосу тогда от меня досталось.

Афонсо отпил содовой, огладил бороду и закончил e нескрываемой гордостью:

— Он — настоящий бесенок, Виласа!

Управляющий, сидя на краешке стула, с трудом сдержал смех. И продолжал молчать, глядя на Афонсо, как бы оцепенев в своей позе со сложенными на коленях руками. Потом открыл было рот, чтобы что-то сказать, но только слегка откашлялся и вновь устремил задумчивый взор на последние вспышки, пробегавшие по догорающим углям.

Между тем Афонсо да Майа, грея ноги у камина, возобновил свой рассказ о маленьком Эузебио. Мальчик на три или четыре месяца старше Карлоса, но он так хил и тщедушен, и все из-за воспитания в португальском духе: до сих пор он спит в окружении нянек, его никогда не купают, боясь простудить, и на нем всегда намотаны рулоны фланели! Все дни он проводит возле теткиных юбок, заучивая стихи или целые страницы из «Катехизиса Постоянства». Он, Афонсо, однажды из любопытства заглянул в эту книжонку и вычитал там, что «Солнце вращается вокруг Земли» (как это утверждалось до Галилея) и что «Наш Господь каждое утро указует Солнцу, куда ему двигаться и где остановиться» и так далее, и так далее. И вот на таких книжках воспитывается будущий бакалавр!

Виласа вновь едва не расхохотался. Затем, движимый внезапной решимостью, поднялся, затрещал от волнения суставами пальцев и наконец произнес:

— Вы знаете, что объявилась Монфорте?

Афонсо, не повернув головы, покоящейся на спинке кресла, невозмутимо спросил, окутанный дымом трубки:

— В Лиссабоне?

— Нет, сеньор, в Париже. Там ее встретил Аленкар, этот юноша, что сочиняет, — он часто бывал в Арройосе… И там он тоже был у нее с визитом.

Оба замолчали. Все эти годы ни тот, ни другой ни разу не упомянули имени Марии Монфорте. Вначале, когда Афонсо да Майа уединился в Санта-Олавии, он был одержим страстным желанием отнять у Марии дочь, которую она увезла с собой. Но в то время никто не знал, куда скрылась Мария с князем, и ни пособничество дипломатических миссий, ни щедро оплачиваемые усилия полицейских сыщиков Парижа, Лондона и Мадрида так и не смогли обнаружить «звериную берлогу», как в то время выражался Виласа. По всей вероятности, оба они проживали под чужими именами; и, будучи натурами, склонными к скитальческому образу жизни, кто знает, не затерялись ли они где-нибудь в Америке, Индии или других еще более экзотических странах? Афонсо да Майа, обескураженный тщетными поисками беглецов и целиком ушедший в заботы о внуке, превращавшемся в красивого, крепкого мальчика и служившем для деда постоянным источником нежной радости, мало-помалу забыл о Марии Монфорте и о своей внучке, столь далекой и неведомой ему, которую он никогда не видел и едва знал по имени. И вот теперь Мария Монфорте объявилась в Париже! А его несчастный Педро умер из-за нее! И Карлос, спящий в своей кроватке, не знает, что у него есть мать!

Афонсо да Майа покинул кресло и, опустив голову, медленно и тяжело прохаживался по библиотеке. За столом при свете лампы Виласа просматривал одну за другой бумаги из своего портфеля.

— Она в Париже с итальянцем? — раздался голос Афонсо из темного угла комнаты.

Виласа, оторвавшись от бумаг, ответил: — Нет, сеньор, она там с тем, кто ее содержит.

Афонсо, ничего не сказав, подошел к столу, и Виласа подал ему сложенный лист бумаги со словами:

— Все это слишком важно, сеньор Афонсо да Майа, и я не хочу полагаться на свою память. И потому я попросил Аленкара — он превосходный юноша — изложить письменно все, что он мне рассказал. Вот вам его свидетельство. Вряд ли я знаю больше, чем здесь написано. Можете прочесть…