Лекарь совѣтовалъ ему успокоиться, a Пронскаго просилъ оставить его, чтобы не произвесть опять новаго душевнаго волненія, которое, въ несчастномъ положеніи Аглаева, могло быть для него пагубно. Лекарь сказалъ Пронскому, что судороги уже нѣсколько разъ съ нимъ были, и часъ отъ часу усиливаются, что долго выдержать такой болѣзни ему невозможно, и, навѣрное, онъ скоро умретъ. "Я думаю, не лучше-ли, не легче-ли для него будетъ, если мученія его разомъ прекратятся. Что за жизнь!" отвѣчалъ Пронскій, утирая свои слезы. Онъ оставилъ Аглаева, и спѣшилъ выйдти; но проходя черезъ тюремный дворъ, Пронскій встрѣтился съ человѣкомъ, лицо котораго, хотя и было въ изнеможеніи отъ горести, a казалось знакомымъ. Пронскій остановился съ ужасомъ. "Неужели, " думалъ онъ, "это Инфортунатовъ , бывшій мой начальникъ, который записалъ меня въ службу, былъ покровителемъ моей молодости, и потомъ истиннымъ моимъ другомъ?" Пронскій долго не могъ опомниться. «Неужели это вы, Данило Николаевичъ?» – вскричалъ онъ наконецъ. – Точно я – отвѣчалъ несчастный. – А это ты, Николай Дмитріевичъ? Мы такъ давно не видались – Я было совсѣмъ не узналъ тебя. – «Какимъ образомъ могли вы попасть сюда?» – Я тамъ, гдѣ мнѣ должно быть – продолжалъ Инфортунатовъ – въ тюрьмѣ, какъ преступникъ и смертоубіица! – "Какъ? Возможно-ли?…. Что съ вами случилось? Неужели вы имѣли несчастіе на дуэли убить вашего соперника?… Находясь въ службѣ, въ самую несчастную эпоху, когда бретёрство достигало до высшей степени, вы были примирителемъ многихъ дуэлистовъ, возставали такъ часто и такъ краснорѣчиво противъ этого пагубнаго предразсудка, оставшагося отъ временъ варварства. И подъ старость лѣтъ, бывши уже въ отставкѣ, неужели совершили вы преступленіе и убили на поединкѣ соперника вашего? Должно, чтобы необыкновенное что нибудь, и ужасное, рѣшило васъ на дуэль?" – Нѣтъ, любезный другъ! я убилъ человѣка не на поединкѣ, a просто приставивъ ему къ груди, умышленно и прямо, пистолетъ. – «Что все это значитъ? Это какая-то ужасная загадка! Не во снѣ-ли я вижу?» отвѣчалъ Пронскій, протирая себѣ глаза, всматриваясь въ лицо Инфортунатова, и стараясь замѣтить – не сошелъ-ли онъ съ ума. – Это значитъ, любезный мой, что самый тихій, самый миролюбивый человѣкъ отвѣчать за себя не можетъ; что всякій изъ насъ близокъ къ погибели, и что иногда встрѣчаются на поприщѣ жизни такія непредвидѣнныя, такія ужасныя несчастія, которыхъ никакая человѣческая премудрость отвратить не можетъ! – продолжалъ Инфортунатовъ, и слезы градомъ полились изъ глазъ его. – Все это совершилось со мною; въ нѣсколько минутъ лишился я жены, дочери, и сдѣлался смертоубійцею, т. е. бывши самымъ счастливымъ человѣкомъ, въ одно мгновеніе, повергнутъ въ бездну погибели!
"Ахъ, Боже мой! Но какимъ образомъ могло все это съ вами случиться? Вы всегда, и всѣмъ, были извѣстны терпѣніемъ, и кроткимъ, спокойнымъ характеромъ своимъ. Не изъ любопытства, но именно по душевному участію, всегдашней привязанности и благодарности моей къ вамъ, желалъ бы я знать, что такое случилось съ вами? Можетъ быть, я чѣмъ нибудь, и какъ нибудь, могу быть вамъ полезнымъ," сказалъ Пронскій.
Благодарю тебя за участіе, любезный, добрый Николай Дмитріевичъ – отвѣчалъ Инфортунатовъ, пожимая его руку. – Но помочь мнѣ ничѣмъ нельзя. Мѣра несчастій моихъ уже совершилась, дѣло мое рѣшительно окончено, и на дняхъ должна быть прислана сентенція. Но я готовъ разсказать тебѣ мою исторію. Случившееся со мною служитъ разительнымъ доказательствомъ, что бываютъ такія внезапныя, нравственныя несчастія, которыя, по всей справедливости, уподобить можно физическимъ бѣдствіямъ, какъ-то: землетрясенію, бурѣ, наводненію, пожару, кораблекрушенію, т. е. человѣкъ самый невинный можетъ вдругъ лишиться всего, что есть y него драгоцѣннаго въ мірѣ. – Пронскій съ нетерпѣніемъ желалъ знать приключеніе своего друга.
"Пойдемъ въ мою комнату " сказалъ Инфортунатовъ. "Недавно проѣзжалъ здѣсь благонамѣренный и почтенный Государственный Чиновникъ. Во время путешествія своего, онъ вездѣ осматривалъ тюрьмы, и, бывъ вѣроятно извѣщенъ о моихъ несчастіяхъ, вступилъ со мною въ разговоръ. Онъ не могъ удержать слезъ состраданія своего, и спросилъ y меня тихимъ голосомъ, пожимая мою руку: не можетъ-ли онъ мнѣ быть чѣмъ нибудь полезнымъ? Я отвѣчалъ, что онъ сдѣлаетъ величайшее благодѣяніе, ежели прикажетъ дать мнѣ особую комнату, гдѣ могъ-бы я свободно предаваться моей горести и, сверхъ того, если позволитъ привезть изъ деревни моей нѣсколько, назначенныхъ мною, духовныхъ и философическихъ книгъ. Онъ обратился къ здѣшнему Начальнику, и приказалъ ему тотчасъ исполнить мое желаніе. Съ тѣхъ поръ я чувствую величайшее услажденіе въ моей горести. Одинъ, на свободѣ, могу я предаваться чтенію и размышленію; слѣдствіемъ чего бываетъ молитва къ Богу. Такъ, любезный другъ; я на опытѣ, надъ собою испыталъ, что Религія есть единственное и одно благонадежное утѣшеніе въ бѣдствіяхъ нашихъ! Всѣ мірскіе философы говорятъ уму; одно Священное Писаніе дѣйствуетъ прямо на душу, распространяетъ какую-то неизъяснимую, небесную – такъ сказать – теплоту въ человѣкѣ, вселяетъ въ него мужество, покорность и довѣренность къ благости Божіей. Судьбы Провидѣнія неисповѣдимы. Я покоряюсь его святой волѣ, и лобзаю руку, меня карающую!"
