Семейный вопрос в России. Том I - [44]

Оговариваемся. Чем глубже вдумываешься во все детали именно учения о разводе, о разлучении супругов без развода, вообще в подробности и именно богословского учения о нем, тем яснее раскрывается странная вещь. Брачащиеся, хотя никогда один другому не напоминают о священстве тайны брака, ощущают его, однако, как таинство. У них есть необыкновенно деликатное и углубленное к нему отношение и вечное, неиссыхающее искание брака, всегда в минимально порочных чертах. Когда он расторгается, он расторгается сквозь слезы, иногда сквозь кровь; и никто из брачашихся не может представить этого себе без ужаса. "Этот образ не принес счастья, - они, прожив пять лет, разъехались", - как-то сказали мне, показывая образ художественной работы, которым были благословлены когда-то новобрачные. Расторжение брака оставляет длительное, мучительное воспоминание. О нем никогда не говорят. Не бередят раны. Для брачащихся в ощущении, для всех наблюдателей, - словом, для "мира", живущего "в тайне", - брак есть великое и бесспорное таинство.

Совершенно иное впечатление мы выносим, исследуя церковную работу около брака, процессуальную и ритуальную. "Девять - девять - Москва - два места" - так бесконечно равнодушным голосом, каким-то фатально-равнодушным, выкрикивает весовщик багажа, раньше чем сбросить ваш чемодан и узел с весов, и одновременно его "возглас" отмечается на багажной квитанции. Что такое "два места"? Может быть, в "чемодане" венчальная фата? Может, - погребальный креп? Образ? Скрипка? Весовщику - нет дела. И вот, когда видишь "операции" над брачащимися, "сведение" их, "разведение" их, - всегда вспомнишь этого фатального весовщика.

Так думный дьяк, в приказах поседелый,

Добру и злу внимает равнодушно.

Построчно и пословно мы слышим у этих "дьяков" возглашения: "таинство брака", "святой брак", "святое таинство". Но все это в возгласе. На самом деле нет никакого трепета перед браком, как есть этот трепет у брачащихся мирян; и нет вдумчивого желания посмотреть: "а что содержится в чемодане?". Он, именуясь "таинством", рассматривается как гражданский институт, как договор, но не как священная тайна. Даже более: не трудно подсмотреть и доказать, что собственно трактующий брак стоит на почве учения о фиктивном, т. е. лишь в формальных своих частях значащем, браке, без непременности какого-нибудь в нем реального содержания.

Но обратимся к анализу.

Входит ли длительность первою и главною чертою в таинство? В гражданский институт - да; это требование социальной устойчивости, "крепость договора", "солидность векселя". Но в таинство? Не входит. Совершенно нельзя определить и не вытекает решительно ни из какой черты таинства непременная его продолжительность. Сколько времени длится в человеке действие принятых Св. Даров? Неизвестно. До первого греха. Грех и Тело Христово - несовместимы. И "согрешивший" уже вышел из-под благодатного таинства. Сколько времени длится действие крещения? В Вольтере оно кончилось, когда он сел за "Pucelle" ("Орлеанская девственница" (фр.)), когда писал "Кандида" или "Sur le desastre de Lisbonne" ("О лисабонском землетрясении" (фр.)). Отвергнут Промысл - и нет более действия крещения. Так и с каждым таинством: его святость - вот что вытекает из его существа, что в нем исповедуется, что в нем в самом деле есть. И его длительность, его продолжительность определяется всецело и исключительно временем, пока есть его святые признаки.

Между тем, странно сказать, все упорство перед разводом основывается на непризнании в браке этой единственной черты, святости, т. е. на учении о браке именно не как о таинстве. Разве есть порочные таинства? Странный вопрос. Однако он все решает; можно ли сказать, что брак "еще длится", когда грех в нем живет, и притом в какой угодно форме - злобы, презрения, неуважения, мысленной неверности? Договор - длится; гражданский институт - длится. Но таинство? Конечно, нет более святого - нет и таинства! Только вековым равнодушием к браку, отсутствием всякого к нему внимания можно объяснить, что до сих пор не замечена эта простая и самая главная в нем сторона. Брак с первым грехом - трупен; и собственно процессуальные формы развода суть только церемония остригания ногтей у мертвеца, честные ему похороны, а не операция над живым. Из этого безусловного требования безусловной непорочности в супружестве вытекает главный канон брака: постоянное очищение от греха друг перед другом через чистое покаяние. Брак есть плоть; но есть дух у этой плоти, и вот чистота-то этого духа и есть показатель живущего таинства. Слова Спасителя: "Прежде, чем принести дар перед алтарем, поди и примирись с братом твоим" - нигде не имеют такого приложения, как в семье, где души супружащихся должны быть вечно открыты одна перед другою; и перед всяким схождением - очищены, как они очищаются перед венчанием через непременно требуемое покаяние и причащение. Вот прекрасное содержимое таинства брака, увидев которое мир не бежал бы скорбно от него, как сейчас бежит повсюду, но радостно спешил бы к нему. Почему он бежит, несчастный, когда брак именно дан ему в утешение, после грехопадения? Да потому, что это есть миазматическая клоака; потому что именно порок есть закон его; это - удивительное и исключительное жилое место, где никогда не открывается форточка, окно, дверь, труба, - и где живые, здоровые разлагаются принудительно возле мертвецов. Вот уж истинно Лета потугробная, где вечный Харон перевозит "тени усопших". Разве брак, как он есть, не полон этими "тенями усопших", вытаращив на которые глаза с ужасом плывут около них живые? Возьмем знаменитую литературную иллюстрацию: Лаврецкий еще брачно жив (целомудрен, верен); но его жена в смысле брака, конечно, умерла. Есть ли брак здесь? В смысле таинства - смешной вопрос; между ними уже ничего не происходит, кроме ожидания Лаврецким "честного погребения" его ех-супруги. Но в смысле договора? Увы, смерть участника не нарушает договора, и деньги платятся по векселю, когда векселевладелец в гробу.