Семейный позор. Мы еще увидимся, детка! Ночь Святого Распятия - [8]

— Раз такое дело, Элуа, сами понимаете, я оставлю дочь при себе!

— Да, я вас понимаю, Перрин…

Пэмпренетта вознамерилась было снова устроить истерику, но увесистая материнская оплеуха отбила у нее желание скандалить.

— Друзья мои…

Все замерли, искренне переживая за Маспи, на которого так несправедливо обрушилось несчастье.

— Того, что со мной сегодня случилось, я никак не заслужил…

Фонтан Богач дрожащим от волнения голосом поддержал друга:

— Нет, Элуа, конечно, не заслужил!

— Спасибо, Доминик… Мы воображаем, будто хорошо знаем своих детей… изо всех сил стараемся подавать им хороший пример, а потом в один прекрасный день обнаруживаем, что пригрели на груди змею!

Метафора произвела на всех сильное впечатление. А упомянутая змея упорно не поднимала глаз от пола.

— Только я думал, что смогу на старости лет спокойно отдохнуть — и вдруг моя жизнь летит к черту! А все из-за этого бандита, из-за этого негодяя! Ну, скажи, чудовище, где тебе вбили в голову такую мерзость? Может, в полку?

И тут, к величайшему ужасу этих мужчин и женщин, воспитанных в глубоком почтении к старшим, Бруно осмелился оскорбить отца:

— Я научился этому здесь!

Элуа хотел броситься на сына, но Шивр успел вовремя его удержать.

— Успокойся, коллега… успокойся… а то как бы тебе не натворить бед!

— Отпусти меня, Адольф! Я должен его прикончить! Этого требует моя честь! Он смеет говорить, негодяй, будто здесь…

— Да, именно так! Видя, что мои родители вечно сидят в тюрьме, что вы большую часть жизни проводите за решеткой, я решил избрать другой образ жизни. Потому как, хоть вы и разглагольствуете о свободе, на самом деле любой дворник свободнее вас! А я хочу, чтобы мои дети не стыдились своего отца! И в полицию иду, чтобы бороться с мужчинами и женщинами вроде вас, поскольку именно вы делаете несчастными собственных малышей! С самого рождения они обречены стать преступниками!

Доло пришлось помочь Шивру удерживать Элуа, а тот продолжал бесноваться:

— Отпустите меня, я его сейчас убью!

Фонтан Богач повернулся к Бруно.

— Ты нас оскорбляешь, мальчик… Сейчас я в вашем доме и потому не стану отвечать, но больше не желаю тебя видеть… С этой минуты ты для меня не существуешь.

— А если я замечу, что ты по-прежнему вертишься около моей дочери, будешь иметь дело со мной, легаш недоделанный! — добавила Перрин.

— А я-то думала… ты… меня… любишь… — рыдая, пробормотала Пэмпренетта.

— Как раз из любви к тебе, моя Пэмпренетта, я хочу стать порядочным человеком!

— Попробуй только сказать еще хоть слово этому выродку, Памела, и я собственными руками расшибу тебе голову! — снова вмешалась мадам Адоль.

Друзьям наконец удалось утихомирить Элуа, и он пообещал не трогать сына. Маспи лишь подошел к возмутителю спокойствия.

— Встать!

Бруно выполнил приказ.

— Ты не только обесчестил меня, равно как свою мать, брата, сестер и моих родителей, но еще и оскорбил моих друзей, моих давних испытанных коллег… Неужто у тебя ни к кому и ни к чему не осталось уважения, Бруно? Или ты прогнил до мозга костей? Но раз ты не боишься живых, может, хоть перед мертвыми станет стыдно?

Элуа схватил сына за плечо и в благоговейном молчании всех присутствующих подвел к висевшим на стене фотографиям.

— Вот твой прапрадед, Грасьен Маспи. Он умер на каторге в Тулоне… А вот это — его сын Модест. Он совершил ошибку, прикончив жандарма… слишком горячая кровь… и бедняга окончил дни свои на эшафоте… А это Оноре, мой дед… пятнадцать лет провел в Гвиане[5], а его жена Николетта — двенадцать в тюрьме Экс-ан-Прованса… Вот твоя бабушка, мать Селестины, Прюданс Казаве… Она умерла в больнице тюрьмы Шав…

Элуа торжественно перечислял имена и сроки заключения тех, чьи фотографии украшали стену гостиной. Так Руи Гомес в знаменитой сцене рассказывал дону Карлосу о великих свершениях предков.[6]

— …Твой дядя Пласид, мой родной брат… Насколько его знаю, услышав о твоем поведении, Пласид вполне способен устроить в Нимском централе голодовку, а ему сидеть там еще пять лет. Мой кузен Рафаэль Ано — в общей сложности провел в тюрьме двадцать пять лет, а потом еще отправился в ссылку… Максим Казаве, брат твоей матери и, стало быть, твой дядя… сейчас он в Бометт…

Элуа вдруг резко повернулся к сыну:

— А теперь посмей сказать мне в глаза, что ты собираешься предать всех, кого сейчас нет с нами!

— Просто я не желаю идти по их стопам и вечно чувствовать себя загнанной крысой! Может, вы и сумели уверовать, будто истинная свобода — в тюрьме, а по-моему, вы просто несчастные люди! Вы обманываете сами себя и слишком трусливы, чтобы открыто это признать! Да любой нищий счастливее вас! За всю жизнь вы не знали ни минуты покоя! Вы обкрадывали других и теперь бессовестно пользуетесь чужим добром, но каждую минуту дрожите, боясь услышать на лестнице своего дома шаги полицейских! Да-да, жалкие вы люди, и больше ничего…

Элуа Маспи, побледнев как полотно, указал сыну на дверь:

— Уходи! Ты мне больше не сын! Я отрекаюсь от тебя!

— Это вполне отвечает моим желаниям.

— Я проклинаю тебя!

— Ты? Когда человек живет вне закона, все его проклятия не стоят и ломаного гроша.

Бруно обнял мать.

— Мама, я тебя очень люблю… но был слишком несчастен, когда еще малышом почти не видел тебя… Поэтому я и не хочу следовать вашему примеру…