Семейный круг - [46]

— Я уже полгода не притрагивалась к клавишам, — сказала Дениза. — В прошлом году я иногда еще кое-что разбирала, но после замужества я перестала серьезно заниматься. Повторять один пассаж раз по двадцать мне надоедает.

— Да, — проронила Соланж, вставая, — когда женщина не находит равновесия в области чувств, она перестает чем-либо заниматься. Мы трудимся только ради мужчин. Мы жалкие существа.

XIII

Дениза Ольман пешком отправилась к Вилье. Ее ждали к завтраку. Дорожка вилась в сосновом лесочке и соединяла два парка. Дениза шла медленно, понурив голову. Лихорадка, мучившая ее почти каждую ночь, повлекла за собою упадок сил. Красота южной природы и мягкость климата вызывали у нее чувство какой-то необъяснимой тоски.

«Странно, — думала она, отворяя белую калиточку у виллы Вилье, — я испытываю здесь то же ощущение, как на концерте или в театре, когда слишком острое наслаждение внезапно напоминает о краткости жизни…»

Утром она получила из Пон-де-Лэра письмо, которое страшно взволновало ее. Письма матери возвращали ее в мрачную обстановку детских лет и до сих пор вызывали у нее такие бурные переживания, что она никогда не решалась их распечатать сразу же. Она по нескольку часов держала их на камине и не раз брала конверт в руки словно для того, чтобы взвесить, сколько в нем содержится горя. Потом она резким движением разрывала его и читала письмо очень быстро, подобно тому как больной, зажмурившись, спешит проглотить горькое лекарство. На этот раз госпожа Герен сообщала, что Жак Пельто сделал предложение Шарлотте, что это брак «весьма подходящий во всех отношениях» и что Дениза очень помогла бы сестре, если бы отказалась в ее пользу от наследства дедушки Аристида Эрпена, который умер за несколько месяцев до того. «Не сомневаюсь, что ты согласишься, моя дорогая. Что тебе стоит? Сюзанна хочет остаться в Англии. Странная идея, но, как бы то ни было, Сюзанне ее доля наследства необходима. А ты так богата, что… Кроме того, ты должна что-то сделать и для Жака. Уверяю тебя, он, бедняга, очень страдал, когда стало известно, что ты так скоро приняла более заманчивое предложение». Дениза, разумеется, ответила, что подпишет любой документ по совету мэтра Пельто, но новость смутила ее. Почему Жак избрал Лолотту, а не какую-нибудь другую девушку? Ищет ли он в сестре нечто, что напоминало бы о ней, Денизе? Или, наоборот, Шарлотта, всегда подражавшая старшей, решила завоевать человека, который долгое время любил ее сестру?

Войдя в прекрасный сад в итальянском вкусе, она увидела возле дома небольшую компанию. Мужчины в белых брюках сидели на оранжевых холщовых качалках. Соланж встала ей навстречу.

— Здравствуйте, госпожа Ольман… Мы ждем вас, чтобы выпить коктейль… Позвольте представить вам моих трех кавалеров… Мой муж… Манага… Робер Этьен… Что желаете, госпожа Ольман: мартини, апельсиновый?

— Апельсиновый, пожалуйста. Но я, кажется, помешала вашей беседе?

— Тема была довольно мрачная, — сказала Соланж. — Эти господа толковали о смерти… Робер Этьен прочел книжечку об «искусстве умирать» и уверяет, будто в последнюю минуту люди прибегают к выражениям, свойственным их профессии. Робер, приведите примеры.

Робер Этьен, лысый и очень некрасивый, говорил, чеканя слова и как бы с презрением.

— Примеров множество, — сказал он. — Наполеон: «Голова… Армия…» Отец Буур,[37] грамматик: «Скоро умру или вскоре умру; говорят и так и эдак…» Когда над прусским королем Фридрихом-Вильгельмом I пасторы запели псалом: «Наг пришел я в мир, нагим и уйду…», король заметил: «Нет, не нагим, а в мундире…» Генрих Гейне: «Бог меня простит; прощать — его ремесло…» Но лучшее слово, сказанное перед смертью, принадлежит, пожалуй, госпоже д’Удето:[38]«Мне жаль себя…»

— Нет, оно мне не нравится, — возразил Манага, — так может сказать только скряга.

— А вы, госпожа Ольман, что скажете, умирая? — спросила Соланж.

— Что скажу? — серьезно ответила Дениза. — Я скажу: «Наконец-то!»

— Как так? — возмутился Манага. — Как так? Неужели вы, женщина с такими глазами, не просыпаетесь каждое утро с мыслью: «Как чудесно жить!»?

Она посмотрела на него внимательнее; у него было лицо решительное и смуглое, как у человека, проводящего дни на солнце, и серые, дерзкие глаза.

— Нет, — ответила она. — Я скорее пела бы каждое утро чудесную арию… кажется, Монтеверди:[39]«О, смерть, я верую в тебя…»

— Да, это Монтеверди, — сказал Робер Этьен. — «О, смерть, я верую в тебя и уповаю в тьме твоей найти…» Дивная ария!

Манага обратился к Соланж:

— Скорее налейте госпоже Ольман мартини… два мартини… три мартини… Мы должны научить ее радоваться жизни.

Робер Этьен заговорил о презрении к смерти, свойственном мусульманам. Его спокойный, чуть высокомерный голос теперь нравился Денизе. Вилье сказал, что ему тоже известен случай, когда человек перед смертью произнес слова, относящиеся к его ремеслу. И он рассказал, как некий искусный фокусник, приглашенный на детский праздник, объявил, что сейчас он сгинет. Он завернулся в широкое черное покрывало и возгласил: «Внимание! Хлоп! Исчезаю!» — и рухнул на пол. Минуты через две хозяйка дома обратилась к нему: «Послушайте, сударь, это вовсе не смешно и детям не интересно». А человек не шелохнулся. Он был мертв.