Семейный круг - [27]

Она покраснела и сжала его руку.

— Правда? — сказала она. — Ты счастлив?

— Дениза, как ты думаешь, не следует ли мне поговорить с твоими родителями? — сказал он. — Было бы благоразумнее пожениться теперь же.

— Ох, нет, нет! Я не хочу превращать тебя в женатого студента, в студента, обремененного семьей. Это будет ужасно. Я хочу, чтобы мы оба еще несколько лет были свободны и могли учиться. Не вмешивай сюда Пельто, Эрпенов и всю Нормандию.

В Пон-де-Лэре без труда поверили придуманной им истории о том, как они встретились. В течение всего отпуска Дениза проводила время на улице Карно, и ее принимали там как невесту сына, хотя само слово это ни разу не было произнесено. Потом она вернулась в Руан.

XX

Господин Эрпен умер скоропостижно в декабре 1918 года, через несколько дней после того, как было подписано перемирие. Припадок случился ночью. Жена его находилась в Компьене, где в последний раз навещала доктора Герена, — он должен был демобилизоваться в январе, как только эвакуируют последних раненых. Эжени и Викторина сбежались на звонок, но господин Эрпен уже задыхался. Вызвали доктора Босредона, заменявшего Герена, он сказал, что, если бы больному вовремя сделали кровопускание, его, быть может, удалось бы еще раз спасти, но, как бы то ни было, дни его уже были сочтены.

Денизу вызвали из Руана телеграммой, и утром она приехала домой. Шарлотта и Сюзанна ждали ее на вокзале; они были перепуганы. Дениза чувствовала себя полной сил и решимости; она очень любила отца, но считала, что для него смерть — освобождение; сама же она должна быть непреклонной. Она удивила прислугу твердостью, с какой вошла в комнату покойного и прильнула к его похолодевшему лбу.

Часов в одиннадцать пришла госпожа Пельто — не может ли она чем-нибудь помочь? Она твердила. «Бедные девочки! Бедные девочки!» Она не решилась спросить у них, где их мать, зато в прихожей долго и откровенно говорила с Эжени; сестра Эжени служила у нее кухаркой.

— Бедные девочки! — повторила она. — Что с ними станется? Лучше бы им уехать к бабушке Эрпен.

— Ну, не думаю, — ответила Эжени. — Мадемуазель Дениза не ладит с бабушкой. Лучше уж поехать к баронессе, у той характер полегче.

Никто не знал, куда телеграфировать госпоже Эрпен. Как это часто случалось последнее время, она уехала, взяв с собой маленький саквояж. Она сказала: «Я вернусь в среду», — и не оставила адреса.

— Как же так? — удивлялась госпожа Пельто. — Не могла же она уехать, ничего не объяснив мужу, не сказав, куда едет.

— Может быть, она что-нибудь и сказала бедному мосье, — ответила Эжени, — но ведь у него теперь уж не спросишь. Да ждать осталось недолго — к двенадцати она приедет. Она всегда приезжает с поездом одиннадцать сорок пять. Господину Букто уже сказали, чтобы он ее встретил.

Она приехала к завтраку, в такси господина Букто. Эжени отворила ей и зарыдала.

— Ах, мадам.

— Что случилось?! — вскрикнула госпожа Эрпен. Она сразу все поняла, но была от природы склонна к драматическим эффектам и хотела, чтобы чувствительные сцены разыгрались по всем правилам.

— Ах, мадам, — повторила Эжени, которая тоже понимала, что ее госпожа понимает, но, как и она, предпочитала классическое развертывание событий. — Ах, мадам. Бедный мосье!

— Мосье? — повторила госпожа Эрпен. — Что с ним? Опять припадок?

— Хуже того, мадам. Ему совсем плохо.

— Боже! — проронила госпожа Эрпен, прислонившись к двери.

— Совсем плохо, совсем, — повторила Эжени.

— Он… скончался? — проговорила госпожа Эрпен, на этот раз действительно взволнованная.

— Скончался, мадам.

Госпожа Эрпен попросила, чтобы ей все рассказали. Эжени уже заготовила официальную версию, которая почти вполне соответствовала истине. Они с Викториной услышали крики, потом хрип. Так как у мосье уже бывали припадки, они сразу догадались и прибежали к нему. Бедный мосье держался за грудь и говорил: «Конец… задыхаюсь… Жермена!» Потом он откинулся навзничь. Тут прибежали в ночных рубашонках мадемуазель Лолотта и мадемуазель Сюзанна, но их не пустили, потому что было слишком страшно для детей; тело раскинулось поперек кровати, мосье лежал с открытым ртом и остановившимся взглядом.

— Мы уложили его на подушку, мадам. Стали звонить доктору Босредону… Но телефон ночью не работал. Тогда мы разбудили мужа Викторины, и он побежал за доктором, и не прошло и четверти часа, мадам, как доктор был тут. Но он сказал, что сделать ничего нельзя, что, находись он тут в самую последнюю минуту припадка, он еще мог бы пустить кровь, но что теперь уже поздно. И что, может быть, это и к лучшему.

— Да, может быть, Эжени… Он так страдал во время припадков… Боже мой! Боже!

Она заплакала. Эжени поддерживала ее.

— Я не могу войти туда в таком виде, в голубом. Эжени, принесите мне сюда, в гостиную, черное платье — не крепдешиновое, а саржевое, — и я пойду наверх. Девочки там?

— Там. Бедные малютки, они так горюют. Мадемуазель Дениза держится молодцом. Не понимаю, почему они не идут сюда. Позвать их?

— Не надо, — сказала госпожа Эрпен. — Я так взволнована. Дайте мне хоть немного подготовиться.

Пять минут спустя она поднималась, в черном платье, на второй этаж, искренне потрясенная и в то же время озабоченная тем, как ей подобает вести себя. На площадке она увидела дочерей — они стояли у двери отцовской комнаты. Госпожа Эрпен, с носовым платком в руках, направилась, чтобы поцеловать их.