Семейный круг - [25]

«Руан, 20 октября 1916 г.

Любимый мой, женщины чудовища, но до чего же несправедливы мужчины! Только ради тебя я стремилась вырваться из Пон-де-Лэра, а ты меня этим попрекаешь! Почему ты говоришь, что теперь нам будет не так удобно видеться, когда ты будешь приезжать в отпуск? Ты станешь приезжать ко мне в Руан, а здесь я гораздо свободнее. Как можешь ты удивляться, что я готова жить где угодно, только не дома. Нет ничего ужаснее „домашнего очага“, когда он нам ненавистен. Если бы ты оказался на моем месте хоть на неделю, ты все понял бы. Знай, что я предпочитаю чувствовать себя несчастной где бы то ни было, только не дома, потому что среди чужих это естественно, а дома — нет. Здесь, на улице Дамьет, я — Дениза Эрпен; я не вещь, которую переставляют или убирают по собственному усмотрению, здесь я не для того только, чтобы выслушивать замечания. Прежде чем войти, в мою дверь стучатся. Я знаю, что здесь никто не заберется украдкой в мой стол, никто не распечатает мои письма, никто не скажет, что я должна надеть зеленую кофточку, если на мне розовая. Я тебе, кажется, говорила, что всякий раз, когда дома в мою комнату входили как в свою собственную, меня охватывало негодование… Здесь, у бабушки, я вполне счастлива. Я занимаюсь в ледяной комнате, выхожу рано утром, во мгле, ноги у меня зябнут, но все это ничего, когда на душе спокойно. А если уж очень озябну, то несколько раз обегаю бабушкин романтический садик или иду посидеть с нею, — в наше трудное время она одна пользуется привилегией топить камин. Она в который раз повторяет мне свои три рассказа. В первом речь идет о дерзости твоего деда в отношении имений моих родных с материнской стороны; тема второго — славные походы моего деда против немцев в 1871 году, а третьего — ее замужество: „Я была из Берри, твой дедушка — нормандец…“ Покончив с рассказами, она говорит: „Теперь сыграй мне свою Прелюдию“. Я играю свою Прелюдию и поднимаюсь к себе писать сочинение: „Самоубийство“. Тема восхитительная, не правда ли? Спокойной ночи! Неужели настанет время, когда я каждый вечер смогу говорить вам „спокойной ночи“ так, как мне хочется? Помнишь Ромео?

Good-night, good-night, parting is such sweet sorrow

That I shall say good-night, till it be morrow.

Я перевела эти строки. Да, сударь, перевела.

Прощай, прощай, а разойтись нет мочи

Так и твердить бы век: спокойной ночи».[24]

«Кан, 13 июня 1917 г.

Дорогой мой, экзамен сдан, дело сделано! Я признавалась тебе, что побаиваюсь устного, но славные старики оказались весьма снисходительными. Да я кое-что и знала. По истории и географии: Франкфуртский договор и Канада. По физике: колебания воздуха в трубах (помнишь, ты мне это объяснял, чертя на песке теннисного корта?). По химии — СO₂, по философии — Стюарт Милль, утилитаризм. Тут я ни в зуб, поэтому сразу же затараторила о Бентаме, да так скоропалительно, что ему не удалось меня прервать. Ничего не сказал и поставил 13. По естествознанию — кровообращение (как и у тебя!.. Я мысленно улыбнулась). Английский был моим триумфом. Мне дали перевести Диккенса, которого я знала чуть ли не наизусть, кажется, я получила высший балл. Словом, дело сделано! Теперь я могу готовиться к экзаменам и через год догоню тебя».

«Руан, 20 октября 1917 г.

Наконец-то!.. Всю неделю я провела в страшной тревоге… Даже твоя мама ничего о тебе не знала. Бедненький мой! Представляю себе: ты лежишь на белой койке, узенькой и жесткой, как кровать школьника. Будь умником! Спокойно давай себя перевязывать. Какая у тебя рана? Какой длины? Глубокая ли? Непременно ответь мне как можно точнее, с точностью до сантиметра. Бедняжка мой, ты, вероятно, не можешь даже пошевельнуться! Почему тебя отправили в Брив? В библиотеке я бросилась к географическим справочникам. Я вся пропылилась, но зря — ни слова о Бриве не нашла. Сегодня вечером поеду в Пон-де-Лэр. Я хочу повидаться с твоим отцом, когда он вернется из Брива, а также поухаживать за папой — в прошлую ночь ему было очень плохо. У него вдруг сделалось удушье. Сегодня ему, кажется, лучше, но он всех страшно перепугал. Бедный папа! Какая у него безотрадная жизнь. Не знаю, дорогой мой, принесу ли я тебе счастье, но я буду тебе беззаветно верна».

XIX

Тяжелая калитка на улице Дамьет отворилась, зазвенели колокольчики. Старуха Луиза в это время мыла крыльцо.

— Скорее, скорее, мадемуазель Дениза… К вам кто-то пришел.

— Ко мне?

— К вам, мадемуазель. Молоденький офицерик. Приветливый такой. Я хотела было проводить его к мадам, но он сказал, что предпочитает подождать вас в саду.

— Он в саду?

— Ну а где же ему еще быть? Уже целый час бродит вокруг клумбы.

Дениза вспорхнула через пять ступенек, бросила сумку в передней и распахнула дверь в сад. Под ивами, склонившись над бассейном, стоял молодой человек в военной форме. То был Жак. Она побежала к нему, кинулась в его объятия, потом взглянула ему в лицо. Вид у него был неплохой, — чуть бледный, пожалуй. Но какой он маленький и хрупкий! Она представляла его себе более мужественным.

— Жак, как я счастлива! Как ты сюда попал? Почему не предупредил заранее?