Семейное дело - [8]

Он только руками замахал: никаких югов! Бог с ним, с Крымом или Кавказом. Дня три поблаженствует — и на завод. Отдыхать будем на пенсии.

Ему нравилось, когда отец или мать вдруг подходили к нему, проводили руками по волосам, притягивали к себе, будто еще не веря, что он вернулся совсем и что теперь вся жизнь пойдет по-другому. Пока отец вышел за чайником на кухню, мать тихо сказала:

— Знаешь, он ведь в твоей комнате жил. Я однажды вошла тихонько, а он твою фотографию держит.

— А ты? — спросил Алексей, и мать негромко рассмеялась.

— Что я? Я-то с тобой каждый день разговаривала… — тут же она всхлипнула. — Ляжешь спать, и не заснуть. Лежишь и думаешь — что ты делаешь сейчас?

И снова потянулась к нему и снова улыбалась, только глаза были мокрыми. Он держал ее за худенькие, острые, как у подростка, плечи, удивляясь тому, что вот эта такая маленькая, еще красивая женщина — его мать, его начало, и, если б не она, не было бы и его.

— Ма-ать, — с удовольствием сказал он, растягивая это короткое слово и как бы прислушиваясь к нему. — Ну, что ты слезки-то распустила, а, мать?

— Больно уж ты огромный стал, — опять всхлипнула она. Все это было от радости, конечно, и все это было тоже продолжением чуда возвращения.

Алексей позвонил одному приятелю — нет, он еще не вернулся с военной службы, и ехать ему далеко — с Камчатки. Второго — Глеба Савельева — не было дома, не вернулся с работы. Два года назад Глеба не взяли в армию: гипертония. Это у мальчишки-то! Алексей говорил по телефону и видел, что родители нетерпеливо ждут, когда он кончит разговаривать. Он улыбнулся про себя: это была, конечно, их маленькая ревность. Просто они считали, что сейчас он должен принадлежать только им, а не приятелям или кому-нибудь еще…

Но когда наступила ночь и он остался в своей комнате один, ему вдруг стало тревожно. Это чувство оказалось неожиданным и незнакомым. За окном стояла светлая ночь, время от времени слышался шум проходящей машины, где-то очень далеко прогудел паровоз. Алексей стоял у открытого окна. Дом напротив уже спал, спали родители, но ночная тишина, такая обычная, не успокаивала Алексея. Наоборот, тревога охватывала его сильней и сильней, он не мог понять, откуда она взялась и почему, и эта безотчетность пугала его. «Переходный период, — усмехнулся он. — Завтра все пройдет. Надо просто лечь и уснуть».

Но и заснуть он тоже не мог. Странная вещь: там, на заставе, стоило только коснуться подушки, и словно проваливался в глубокий омут. То ли сейчас на него подействовало выпитое вино, то ли впрямь слишком резкой была перемена обстановки — сон не шел. Снова он курил — и вдруг сказал сам себе: «Хватит крутить. Это же из-за Лиды…» Ну да, конечно, он даже обрадовался тому, что понял наконец, откуда эта тревога! — ни завтра, ни через месяц, ни через два он не увидит Лиду. В этом все дело. «Я не думал о ней весь вечер. Может быть, она права, что у меня все это…» — он оборвал себя. Ни в чем она не права. Даже в том, что не пришла проводить…

— Ты не спишь?

Отец заглянул в приоткрытую дверь. Он был в пижаме, с незажженной папиросой во рту — должно быть, тоже не спалось, и он вышел покурить.

— Ко всему надо привыкать заново, — сказал Алексей. Отец вошел в комнату и сел на краешек дивана. Лицо у него было еще более осунувшимся, чем там, на вокзале. — А ты чего бродишь?

— Я не хотел говорить тебе, Алешка… — Он искал спички, взял коробок со стола и закурил. — Мать мне что-то не нравится. Так что летом выгоним ее в санаторий, а там…

— Что с ней?

— Нервы, — коротко сказал отец. — За всю жизнь собралось понемножку. Думаешь, она спит? Делает вид, что спит, а у самой голова от боли разламывается…

— Я ничего не знал… Что говорят врачи?

— Будут лечить, — уклончиво ответил отец. — А сейчас ложись. Ложись и спи, малыш. У тебя действительно было два трудных года.

Но он не спешил уходить. Он сидел, время от времени поправлял на Алешке одеяло, как на маленьком, и вспоминал, каких мук стоило в детстве уложить его спать, и еще какие-то истории, оставшиеся в памяти, какие-то смешные слова, которые говорил Алешка, — а он лежал, слушал и думал, что на завод он пойдет в понедельник. Сегодня пятница. Два дня на отдых вполне достаточно…

Все, все было так, как три года назад. И переполненный автобус, куда он втиснулся вместе с отцом, и даже разговоры в автобусе прежние — он только поворачивал голову, чтобы поймать знакомые слова: «…а я тебе говорю, что Блохин выдохся», «…ерунда, его сразу двое защитников держат, не разгуляешься…», «девчонка эта, из ОТК, подкатывает ко мне и говорит — опять напахал, а я ей…», «…гладкий кримплен, бежевый, с ума сойти можно! Сегодня же возьму…». Кто-то читал, одной рукой держась за поручень; один пацан — пэтэушник — пересказывал другому какой-то фильм, виденный вчера, и можно было догадаться, что фильм — про индейцев, но индейцев этот пацан называл «нашими»: «А тут наши на конях — кх-кх-кх!» Кто-то договаривался сойти остановкой раньше и «поправиться пивком» («День-то какой сегодня? Похмельник!»). Да, и здесь, в автобусе, тоже почти ничего не изменилось.