Семейная жизнь - [4]
Когда он возвращается, в доме царит разгром. Особенно на втором этаже. Ему неприятно сознавать, что виновник этого безобразия — он сам. Вокруг стоят полураскрытые коробки, на кровати свалена одежда, по полу разбросаны бесчисленные куклы, рисунки и браслеты, детали конструктора «лего» разлетелись по углам. Он нехотя начинает приводить комнату в порядок, но вдруг останавливается и закуривает сигарету. Пуская колечки (он научился этому еще подростком), Мартин представляет себе, что девочка, хозяйка комнаты, только что играла здесь со своими подружками. Он представляет себя отцом: вот он открывает дверь и возмущенно требует, чтобы она все убрала, и она кивает, но продолжает играть. Вот он идет в гостиную, где его встречает очень красивая женщина — Консуэло или похожая на Консуэло. Она протягивает ему кружку кофе, поднимает брови и улыбается, обнажая зубы. Потом Мартин отправляется на кухню, сам наливает себе эту кружку кофе и выпивает ее быстрыми мелкими глотками, думая о жизни с детьми, женой, постоянной работой. У него колет в груди. И тут надвигается неизбежное — тоска.
Он успокаивает или отвлекает себя воспоминанием о том, что и он когда-то, давным-давно, был отцом семилетней девочки. По крайней мере, несколько часов. Ему было девятнадцать, и он жил в Реколете1 с отцом и матерью — оба тогда еще ничем не хворали. Однажды он зашел на кухню и услышал, как Эльба, их помощница по дому, жалуется, что вынуждена пропускать все родительские собрания в школе, где учится ее дочь. Он предложил сходить туда за нее — не только потому, что Эльба и Ками были ему небезразличны, но и поддавшись тяге к приключениям, которая тогда томила его гораздо сильнее. Тогда волосы у него были длиннее, и выглядел он очень юным — совсем не годился в отцы, — но он-таки пошел в школу и сел там за заднюю парту рядом с каким-то парнем, почти что его ровесником, хотя немножко больше похожим на мужчину — как говорится, более искушенным. На правой руке у него была коричневая татуировка, лишь чуть-чуть темнее кожи. Это было имя: ХЕСУС.
— Вас как зовут? — спросил Мартин. Вместо ответа парень показал на свою руку. — А неплохо зваться Хесусом, — подумал Мартин.
— Ты что-то совсем молодой, — сказал ему Хесус.
— Ты тоже, — ответил Мартин. — У меня родился ребенок, когда я еще сам был ребенком.
В этот момент учительница закрыла дверь и начала собрание; опоздавшие родители еще подходили, и дверь заклинило один раз, потом другой. Никто ничего не говорил, но потом одна толстая блондинка в третьем ряду встала и перебила учительницу на зависть звучным, уверенным голосом: «А если случится землетрясение или пожар? Что тогда будет с детьми?»
Учительница погрузилась в молчание; видно было, что она тщательно обдумывает свой ответ. Конечно, она запросто могла бы свалить вину на начальство, систему государственного образования, Пиночета, правительство из блока «Консертасьон», капитализм — все понимали, что сама она здесь ни при чем, — но ей не хватило смелости и быстроты реакции. Поднялся ропот, она не успокоила людей вовремя, и вот уже все жаловались, все кричали; вдобавок явился еще один опоздавший и дверь снова заклинило, что только подлило масла в огонь. Хесус рядом с Мартином что-то выкрикивал, и Мартин собрался было тоже завопить, но тут учительница попросила их проявить уважение и выслушать ее: «Простите, это бедная школа, у нас просто нет денег, я понимаю ваше недовольство, но учтите, что если случится пожар или землетрясение, я тоже застряну здесь вместе с детьми». Пауза, вызванная этим мрачным наблюдением, длилась секунды две-три, после чего Мартин вскочил, гневно направил на нее палец и, чувствуя себя актером в минуту драматической кульминации, воскликнул: «Но вы, сеньора, мне не дочь!» Его бурно поддержали, и он сполна насладился своим успехом.
— Это было круто, — сказал Хесус позже, по пути на автобусную остановку. Когда они прощались, Мартин спросил, верит ли он в Иисуса. И Хесус ответил с улыбкой: «Я верю в Хесуса».
— Вы, сеньора, мне не дочь, — бормочет Мартин теперь, точно повторяя мантру. А вечером отправляет Бруно письмо со словами: «Все в порядке».
Однажды, возвращаясь пешком из супермаркета, он замечает, что кто-то налепил поверх его объявлений свои. Он проходит улицу из конца в конец и убеждается, что везде, где он расклеил свои бумажки, теперь висят призывы вернуть домой пропавшего щенка по кличке Панчо, помесь сибирской лайки с немецкой овчаркой. За это назначена очень недурная награда в двадцать тысяч песо. Мартин списывает номер и имя хозяйки Панчо — ее зовут Пас.
В кухне стоит бутылка Jack Daniel’s. Мартин пьет только вино и пиво, у него нет привычки к крепким напиткам, но любопытства ради он наливает себе стаканчик и, потягивая виски, быстро обнаруживает, что оно ему нравится, что он просто очарован им. Так что к тому времени, как он решается позвонить Пас, его уже отнюдь не назовешь трезвым.
— Вы повесили свою собаку на мою кошку, — это первое, что он говорит ей, сбивчиво, негодующе.
Уже пол-одиннадцатого вечера. Пас, похоже, растеряна, но она извиняется. Ему становится стыдно за свою горячность, и разговор кончается извинениями с обеих сторон. Вешая трубку, Мартин успевает услышать на заднем плане жалобный детский голосок.
