Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба - [70]

Здесь же, в Крыму, была сделана фотография, которая попала потом в газеты — «Шаляпин с семьей на отдыхе». Впереди стоит маленькая Иола Игнатьевна, над ней нависает огромный Шаляпин. Их лица серьезны и озабочены. Как будто они, сами того не подозревая, заглянули в будущее, которое их ужаснуло. Со всех сторон их облепили беззаботные, улыбающиеся дети. Это были последние ускользающие мгновения их большой семьи, несмотря на войну, относительно спокойной и мирной жизни…

Но семье Шаляпин уделял неизменно мало времени. «Спасибо тебе за письмо, — писал он Иоле Игнатьевне из Фороса вскоре после своего отъезда из Суук-Су. — Мне было жаль очень моих дорогих детишек, когда я представил себе их личики грустными после моего отъезда. Ну ничего, скоро будем все вместе».

Но вместе — это опять ненадолго, опять на считанные дни…

Новый 1917 год Иола Игнатьевна встречала с друзьями под городом Александровым, недалеко от Москвы. Шаляпин прислал ей поздравительную открытку: «Я очень рад, что ты сейчас в деревне и наслаждаешься чудным воздухом. Дай вам Бог здоровья и счастья, всего в наступающем году».

Новый год встречали с надеждой. Надеялись на то, что закончится война и жизнь постепенно наладится, войдет в привычную колею.

В начале 1917 года в Большом театре состоялась премьера оперы «Дон Карлос». Шаляпин не только впервые на русской сцене пел роль короля Филиппа II, но и принимал участие в постановке спектакля. В Белом зале дома на Новинском бульваре проходили репетиции оперы. Жесткий, требовательный режиссер Шаляпин безжалостно муштровал подопечных артистов, пытаясь добиться от них наилучших результатов. А потом, по окончании первого (и единственного для него в Москве) благотворительного спектакля, прошедшего 10 февраля с огромным успехом, он пригласил всех участников к себе домой на праздничный ужин и первый тост поднял за трудолюбие, намекая артистам на то, что им следует работать гораздо больше. В искусстве Шаляпин всегда стремился к совершенству.

В тот торжественный вечер, когда столовая дома Шаляпиных вновь ожила и заполнилась народом (среди гостей был и С. В. Рахманинов), когда в ней снова слышались шутки, смех и все вокруг говорили об искусстве, строили планы на будущее, делились своими творческими мечтаниями, — никто не мог предположить, что постановка оперы Верди станет последним ярким всплеском по-настоящему напряженной артистической деятельности Шаляпина в России…

А тем временем за окнами этого мирного дома сгущались тучи. События начинали развиваться угрожающим образом. В феврале в России разразилась революция. Иола Игнатьевна с детьми встретила ее в Москве, Шаляпин — в Петрограде. «Конечно, здесь пришлось пережить кое-какие тревоги, но слава Богу, все кончилось пока благополучно, — сообщал он Иоле Игнатьевне. — Теперь дела всякие уже налаживаются, и мы скоро заработаем снова. Надолго или нет, не знаю…»

В большинстве своем люди радовались падению монархии, отречению царя Николая II. Социал-демократические взгляды Шаляпина и его ближайшего друга Максима Горького не могли не отразиться и на шаляпинских детях. В февральские дни эти юные создания бегали по Москве с красными флажками и радовались свободе. Но что говорить о детях, если и сам Шаляпин — и не только он один! — приветствовал февральскую революцию. «Это великие и великолепные дни», — писал он Иоле Игнатьевне.

Однако новая революционная действительность заставила почувствовать себя с первых же минут. Шаляпин сразу же попал во всевозможные комитеты и комиссии и должен был участвовать во всяческих заседаниях, главной (хотя и негласной) целью которых было предотвратить какую-нибудь очередную глупость или дикость дорвавшихся до власти фанатиков. Иногда Шаляпину удавалось сделать что-нибудь полезное. Так он с гордостью сообщил Иоле Игнатьевне, что им удалось предотвратить похороны жертв революции на Дворцовой площади. Уникальный архитектурный ансамбль был спасен (кому бы прежде пришло в голову разрушать его?), хотя похороны жертв революции на Марсовом поле тоже поразили воображение интеллигентных людей своей дикостью и уродством. «Я видел Марсово Поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев, — писал И. А. Бунин. — Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых! Комедию проделали с полным легкомыслием и, оскорбив скромный прах никому неведомых покойников высокопарным красноречием, из края в край изрыли и истоптали великолепную площадь, обезобразили ее буграми, натыкали на ней высоких голых шестов в длиннейших и узких черных тряпках и зачем-то огородили ее дощатыми заборами, на скорую руку сколоченными и мерзкими не менее шестов своей дикарской простотой».

Теперь это была печальная действительность новой России — действительность, от которой хотелось бежать…

Весну и лето Иола Игнатьевна с детьми опять провела в Крыму. На этот раз они жили в Нижнем Мисхоре на даче Мурзаевой. В Крыму была еще прежняя жизнь. Кроме красных флагов в Севастополе и в некоторых других городах, ничто не напоминало о случившемся. На набережных по-прежнему гуляла нарядно одетая публика, оркестр играл попурри из известных оперетт.