Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты - [57]

Геннадий задумчиво потер подбородок:

— Пока моя жена Алла была жива, я, честно, даже не задумывался об этом. Хотя, по моему мнению, их отношения все годы были, похоже, скорее дружескими, чем служебными. Эвелина, думаю, находилась в курсе всего, что здесь происходило. Сплетни, новости, слухи стекались прежде всего к ней. Это уж потом она докладывала все своей любимой хозяйке. Так что знала — вы правы — она совсем не мало. Да и Алла ей всегда доверяла, почти как самой себе.

Геннадий медленно, как старик, встал со стула. Озноб никак не проходил. Вдобавок к этому у него еще и голова разболелась. «Не хватало мне сейчас еще заболеть», — подумал он.

— Иван Петрович! Вы уж меня извините. Чувствую, что ни до чего путного мы с вами сегодня не дойдем. Давайте лучше действительно встретимся через несколько дней. Может быть, и картина для нас с вами уже намного яснее станет. Согласны?

— Думаю, вы правы. Так и поступим. Не забудьте заодно про вашего менеджера. Подумайте хорошенько о том, что я вам говорил. Очень эффектная, кстати, девушка, даже с синяком на лице и то смотрится неплохо. А вы бы видели, в каком я ее виде застал. Ничего. Стойкая. Даже мужественная, можно сказать. Мне такие нравятся. Думаю, что она нам в конце концов многое поможет и узнать, и найти, и сделать, и предпринять. Так-то вот, дорогой Геннадий Александрович! Кстати, я обещал ее домой, помнится, отвезти. Вы уж позовите ее тогда из подсобки, как она просила, позвоните ей. Или эту почетную миссию вы за меня сами выполните? Ну, тогда я буду одеваться.

Иван Петрович не спеша оделся. Тщательно застегнулся на все пуговицы.

— Теперь выпустите меня отсюда, пожалуйста, Геннадий Александрович. Уж не сочтите за труд, сделайте доброе дело, — шутливо-иронично попросил он.

— Ключи, видимо, у Эвелины… Пойду все же позову ее.

— Нет, не стоит. Я видел, она их где-то здесь оставила. Нужно посмотреть внимательно. Вот же они, на подоконнике, за жалюзи лежат. Ну, тогда я пошел?

Проводив сыщика до входной двери и попрощавшись, Геннадий постучал в подсобку.

— Эвелина, ты здесь еще? Собирайся побыстрей! Я жду тебя на стоянке в своей машине.

Уже светало. Не хотелось ни о чем думать. Поскорее только отвезти девушку, а потом бултыхнуться в теплую постель, под одеялко, поспать хоть часок-другой.

— Геннадий Александрович! — нарушила затянувшуюся тишину вышедшая из машины возле своего подъезда Эвелина. — Мне очень неловко, извините, но я сумочку оставила в клубе, ключи от дома у меня в ней. Можно я сегодня до утра у вас побуду, а потом вместе поедем на работу? Потом, мне одной к тому же страшно оставаться после всего произошедшего. Да и чувствую себя совсем неважно. Заодно и расскажу вам многое из того, что еще не успела рассказать. Вы даже себе не представляете, что я вам расскажу.

— Ну конечно, конечно, Эвелина, о чем ты говоришь. Само собой разумеется. До меня отсюда рукой подать. Пять минут, и мы на месте.

— Как хочешь, но, думаю, после всего этого нам с тобой не мешало бы чего-нибудь крепенького выпить, — сразу же сказал Геннадий, входя в квартиру и раздеваясь. — Что ты больше любишь или хочешь сегодня — джин, виски, коньяк, водку?.. Что?

— Да то же, что и вы.

— Ну, тогда давай водочки, для телесного сугрева и обретения душевного равновесия и спокойствия. Идет? По одной стограммульке сейчас жахнем, а для второй я чего-нибудь закусить принесу. Садись, я мигом.

Эвелина и оглядеться толком не успела, как Геннадий уже вернулся в комнату с тарелкой бутербродов. Они вскоре лихо выпили по второй, а потом и по третьей «сотке». Пили молча, как на поминках. Пока наконец немного не расслабились и не стали приходить в себя.

— А дома я у вашей Аллы почему-то ни разу и не была, — первой разрядила тишину Эвелина, медленно, еле-еле ворочая языком. И так же медленно, молча, спокойно стала снимать с себя одежду. Сбросила спортивную кофту «Адидас», бюстгальтер, а уж потом принялась за брюки и трусики. Когда Эвелина сбросила с себя окончательно всю одежду, повернувшись к нему спиной, Геннадий ошалел. Через весь зад вплоть до самой спины у нее был жирным фломастером начерчен большой розовый крест. Точно такого же цвета, что и нецензурная надпись на ватмане с четверостишием любимой ее поэтессы.

— Боже мой, дорогая моя! Какой ужас! — только и проговорил мгновенно догадавшийся обо всем Геннадий. Больше ничего рассказывать ему о происшедшем уже было не нужно. Все стало ясно и так. Встав с дивана, он махнул еще сто грамм припасенного когда-то «Белого золота». А потом, подойдя к ней вплотную, обнял ее и начал жадно, с нескрываемой похотью целовать ее плечи, руки, ноги, поглаживая синяки и ссадины.

— Какая же ты, Эвелина, смелая, какая красивая, прекрасная и нежная, — не уставал повторять он при этом. — И как же я, дурак набитый, мог этого раньше не замечать, не видеть? — говорил и говорил он, поглаживая ее плотную спортивную попку с розовым крестом, целуя большую грудь, длинные стройные ноги, все в синяках и ссадинах, расслабленные руки, брови, глаза, распущенные волосы.

— Какой же я идиот, дебил проклятый, и только! Бедная, бедная девочка! Сколько же ты испытала за эти часы? Это все я виноват, больше никто, — повторял и повторял он.