Семейная книга - [61]

Мой подзащитный содрогнулся всем телом, будто его по лицу кнутом ударили.

— Нет, — обхватил он меня, — ребенок еще должен выучить текст наизусть. К вечеру, умоляю, закончите к вечеру…

Он жутко страдал. Желтая пена появилась у него в углах рта. Я опасался за его здоровье. Мы прошли молча несколько ступеней.

— Ладно, — сказал я, — до девяти вечера…

— Нет, я прошу вас — восемь тридцать! Восемь тридцать!

Он пытался поцеловать мне руку. Он был как пьяный. Проводил меня до самых ворот.

— Ну, бегом, — выкрикнул он и поднял восемь пальцев, умоляя — до восьми, пожалуйста, до восьми…

Дома жена сказала, что был срочный звонок насчет возможности закончить в 7.15. Заказав ей кувшин особо черного кофе, я принялся за работу. Я попытался представить себе мир современного подростка, привязанного к родителям всеми фибрами своей маленькой души. Ну как он может их поблагодарить, Первая записанная мною версия была, пожалуй, суховата, однако не лишена интересных моментов:

Папу, маму я люблю,

И я очень их ценю.

Пусть их Бог благодарит

Счастье, радость им дарит.

На этом этапе принесли цветы. Отец присовокупил к букету записочку с позолоченным краем: «С огромной любовью, до 7.30, если можно!».

Я снова взялся за стило:

Папа, мама дорогие,

Вас люблю, мои родные.

Вам желает Авигдор

В счастье жизнь прожить без ссор.

Мне немного мешало, что его зовут Авигдор, как всех. Вот если б его звали, к примеру, Имануил, можно было бы подобрать гораздо больше рифм, не говоря уже об имени Эфраим. Но такова жизнь, всегда что-нибудь не так.

Звонок телефона нарушил лирическую атмосферу.

— Умоляю — в пол-восьмого! — прошептал мой подзащитный. — Есть уже что-то готовое?

Я продекламировал в трубку обе версии. Реакция была несколько сдержанной:

— Ребенок обожает нас сверх всякой меры. В семь двадцать можно надеяться?

— Посмотрим, у меня есть покрытие на пятьдесят пять процентов.

Я выключил телефон. Так работать нельзя, мне нужна тишина. Вариант № 7 вышел из-под моих рук уже в соответствии с нужной пропорцией:

Стал большой я и красивый,

Кто меня так воспитал?

Это папочка любимый,

Это мамочка моя.

В четыре пришла телеграмма: «Больше сердца больше ритма закончить в 7.15 умоляю».

На этой стадии я почувствовал себя довольно-таки выжатым. К пяти часам у меня появилась некая неосознанная ненависть к примерным родителям, да и Авигдор тоже порядком утратил свой блеск. Это выразилось в сомнительной 18-й вариации:

Папа, мама дорогие!

Вам спасибо говорю.

Вот бар-мицва уж настала —

Поцелуйте вы меня.

Тут я понял, что события принимают нежелательный оборот.

Я принял прохладный душ. Пришел посланец. Подросший ребенок занял позицию в углу моего кабинета, не сводя глаз с бумаги, лежащей передо мною.

— Я не заглушил мотороллер внизу, — сказал он, — как только вы закончите, я тут же забираю материал.

Пришло послание от подзащитного: «Пусть чернила не высыхают. Закончите к семи, очень прошу».

Посланец занял стартовую позицию, когда я записывал жуткую 42-ю версию, в которой, на мой взгляд, было сконцентрировано все, чего может ожидать преданный отец в нашем регионе:

Папа с мамочкой мои —

Ангелы небесные.

Пусть живут они всегда,

Пусть им будет весело.

Для верности я еще добавил:

Так, как Солнце для Луны,

Папа с мамочкой мои.

Меня любят навсегда,

Дай Бог долгие года.

Дипкурьер выхватил из моих рук влажную рукопись и исчез в вечерней мгле. Было 6.56. С чувством облегчения я плюхнулся в постель и тут же заснул.

* * *

Целую неделю я ничего не слышал от моего подзащитного. Да и деньги на счет не поступали. Через месяц я задал личный вопрос:

— Все ли в порядке?

— Извините, о чем это вы?

Я пояснил, что я — тот самый, который писал это самое для Авигдора.

— Ах, да, — вспомнил мой подзащитный, — к сожалению, я еще не успел прочесть. Ну, позвоните где-нибудь в конце недели…

Я смотрел в раскрытое окно. Внизу простиралось Средиземное море. Волны нагоняли одна другую. Несколько сонных птиц праздновали что-то над водой, каркая нечто непонятное. Не было никаких признаков спешки.

Гонки

— Когда отведешь дочку в сад, — сказала жена за завтраком, — на обратной дороге возьми в лавке шесть бутылок молока. Молочники бастуют.

— Ничего я не смогу взять, — ответил я, — мне нужно уплатить арнону[12].

— Какую арнону?

— Не знаю.

Вот уже два месяца на кухонном шкафу лежит какая-то голубая арнона. Очевидно, из муниципалитета, ибо там написано что-то про долг за вывоз мусора. Несколько недель назад взял я эту бумагу в руки, но, дойдя до пункта, что стоимость арноны имущества — 26 %, а для целей общей арноны требуется внести 230 %, быстренько положил ее обратно, рядом с налогом на канализирование, потому что такие вещи меня раздражают.

— Что такое канализирование? — спросил я жену. — Какое канализирование?

— Не знаю. А почему ты меня спрашиваешь?

— Может, мы за это сдавали деньги зимой?

— Нет, то была канализация.

— что?

— Отстань от меня, а?

Женушка выглядела очень беспокойной. Она вчера была с кашлем ребенка в поликлинике, но там выяснилось, что из нашей книжечки членства в больничной кассе выпали марки, и от жены требовали уладить этот вопрос в центре или что-то в этом роде. Так она взяла такси и поехала в центр и из-за этого забыла позвонить насчет газовых баллонов, и мы остались на целый день без горячего, а в центре сказали, что это не у них, а на месте, так что вот так вот, дорогая.