Семён Светлов - [44]

На столе стояла пустая пепельница. Взяв со стола пачку сигарет, Андрей показал её, спрашивая глазами: «Курим?»

– Да, конечно.

Доктор ждал продолжения.

– Так он захлебнулся. Пьяный в стельку залез принимать ванну. Эпопея с ногами длилась два с половиной года. Почему он тянул? Причина та же.

– Что думаешь по этому поводу?

Андрей ответил своими словами, так, как понимал:

– Ориентир верный исчезает. Иначе человек о смерти начнёт думать, много думать. Хотя плохого в этом нет. Мозг отказывается о смерти размышлять, поэтому человек не имеет возможности правильное решение принять. Окружающие считают его здравомыслящим, а он таковым уже не является. Им бы за него решение принять. Но они лишены такого права, – он умолк. – А знаешь, что в этом случае примечательного, в той истории с пальцем, в чём самый ключевой момент? – вернулся он к истории и вопросительно глянул на врача: продолжать или нет.

Врач удивился вопросу, подложил руку под подбородок и, сделав серьёзное лицо, принялся слушать.

– Этот человек больше всего в своей жизни ненавидел гомосексуалистов. Терпеть их не мог. Судьба.

После этих слов у него на лице появилась улыбка.

– Что мы всё о серьёзном да о серьёзном?

Врач не оценил шутку: «Хорош юмор!» Снова глянув на Андрея, испытал микрошок. Видимо, этот взгляд подействовал на Андрея.

– Мой друг… Всё?

Врач сразу понял всю критичность, прямолинейность и жёсткость произнесённого.

– Да, – врач выдержал паузу.

Лицо Андрея словно надело маску безучастности и потеряло всякую эмоциональную окраску.

– Но теоретически можно: очистить кровь, химиотерапию провести, вскрыть лёгкие, чистку сделать. Опять же всё в комплексе. И только теоретически. Можно раскромсать человека вдоль и поперёк, но вернуть к жизни невозможно. Я уже совершил чудо, когда сделал первую операцию. От него, – он не называл почему-то по имени больного, – только и нужно было – следовать моим рекомендациям, в случае малейшего изменения или ухудшения срочно сообщать мне. Он наплевал на всё. Я не могу себе объяснить, почему. Вот задача. Чьё влияние так сильно воздействовало?

Он взял со стола свой медицинский колпак, стряхнул с него пыль, которой не было, разглаживал, подворачивал, расправлял.

Молча покурили.

– А может человек верить, что с ним ничего не случится? Со всеми может, а с ним не может? А он сам или же с чьей то подачи уверенно так считал?

Эта версия тоже имеет право жить. Далёкий от медицины Андрей спрашивал, сопоставляя факты и пытаясь найти отгадку.

Ведь могло так оказаться, могло. Почему люди, каждый день ведущие борьбу за жизнь, люди, через руки которых проходят тысячи больных, люди, чей опыт основывается на знаниях, на точных знаниях организма человека, молчат лишь потому, что их не спрашивают?

Но вот он спросил, как маленький ребёнок, а ответа не получил.

Каждый имеет своё мнение о происходящих событиях. Но лишь немногие могут правильно оценить эти события. Большинство же людей, искренне веря в свою исключительность, никогда не уступают чужому опыту, а тем более здравому предположению.

Разочарованный, Андрей вернулся в палату. Сел на стул рядом с другом. Дремавший Семён проснулся. Заметив Андрея, кивнул ему и улыбнулся. Увидел поодаль жену, застывшую, как мумия, не выражавшую никаких эмоций. Она тупо, бессмысленно уставилась в одну точку на стене.

– Маш, что врач? Говорила с ним? Когда разрешает домой?

Она посмотрела на него, не поворачиваясь, и с тем же, ничего не выражающим лицом ответила:

– Хоть завтра. Уколы можно дома поколоть. Как будешь готов дорогу перенести. Я жду твоего решения.

Её безучастность была только видимостью. Она поняла за эти дни, что она является и жертвой, и героиней. Кем она только не является. А главное – не является, кем должна быть: женщиной для мужчины. Своего мужчины. Для мужа она сейчас жертва, в глазах окружающих – героиня, в своих глазах – жена, за столько лет усвоившая правило: ни шагу назад.

– Может, брату брякну? Туда-обратно мотнётся. Можно попросить на моей машине. Педали переделали. Я его подменю. Правда, – он решил признаться в часто одолевавшем недомогании и потере сил, вполне приписывая это операции, – долго не смогу. У тебя права есть? – спросил он и посмотрел на жену.

– С собой! – на всякий случай произнесла не то вопрос, не то ответ. Ей лень было отвечать.

Она оценила состояние мужа, в голове которого уже был одному ему понятный мир. И ложь вокруг него. Ложь, примиряющая его мир со всеми окружающими.

Она не могла проникнуть в его голову, не могла знать, о чём он думает.

«Он понимает ли, что он первый и последний мужчина у меня, думал ли когда об этом? Стыдно признаться: хочу мужика. Здесь, перед живым ещё мужем. Он лишил меня девственницы. А вот момент настанет и как? В кино и видела. Жизнь прошла. Кто бы знал, что вот так буду сидеть в палате с мужем и думать о таких вещах. Свобода, скоро свобода. Вдова. Всё же лучше, чем разведёнка».

Голос мужа вновь вернул к действительности.

– Какого чёрта ты молчишь? Надо собираться.

– Врач считает, что лучше сделать обезболивающее, снотворное добавить – и в путь. Так ты гораздо легче перенесёшь дорогу, – решила она сказать полуправду.