Семён Светлов - [11]

– Даже думать не хочу. На многих посмотреть, так у всех по прошествии лет образуется круг знакомых и близких. И круг со временем расширяется. А у него? Ты решил собою возместить этот пробел. Вспомнил, что столько лет знакомы. Что, его душа отзовётся на твой порыв? Нет, Сень, мир безжалостен! Ты дал слабину. Проницательность – редкое качество. Чаще можно встретить благодарных людей. А люди ошибочно принимают благодарность за проницательность. Чушь.

Раздалась трель мобильного телефона Семёна, прерывая разговор, как петушиное кукареку в знойный день на тихом хуторе.

– Да, слушаю. Привет-привет, Денис, – он приложил руку к груди извиняющимся жестом и показал Андрею: два слова. – Мениск достал, не мог бы почистить? Да хоть сейчас! Ладно, в понедельник, к восьми утра. Всё, спасибо, до встречи.

Он положил телефон. Откинулся в кресле, расслабился.

– Извини. Наконец-то. Колено достало. Чуть что, при игре в волейбол, в футбол оступлюсь, недели на две из строя выхожу, – он постучал с обидой по ноге. – Времени нет. Понимаешь, а всё равно на свои болячки сквозь пальцы смотришь. Так устроено большинство людей. Двадцать лет покоя не даёт. А в больницу только сейчас собираюсь, и то случайно. Смотри, символично как. В армии служил вместе с Денисом. Там первый раз у меня колено и защемило. А теперь он мне его и поправит.

– А я бы сразу. Болячки, они выплывают в самый неподходящий момент, – Андрей взглянул на Семёна пристально и, сменив интонацию, спросил: – Как на личном фронте? Скандалы?

– Нет, рассосалось, – равнодушно ответил Семён, словно об ушедшем вчерашнем дне. – Из дома ушёл как бы, – нехотя выдавил он ироничную улыбку, – от большой Машки. По вечерам езжу домой. С детьми, с женой нахожусь до семи, до восьми вечера. Потом еду к Маньке маленькой. Так каждый день. Вроде нормализовалось. Все смирились. А ты что думаешь?

– Я за семью. Встречаться, гулять, изменять – думаю, безнравственно.

Он умышленно отстранился от чёткой формулировки, чтобы не обидеть друга, если ответ придётся ему не по душе. В кабинете, где и так было тихо, воцарилось молчание.

Безмолвие искусственно затянулось.

– Тебе легко говорить, – наконец выдавил из себя задетый нравственным уколом Семён, – ты не оброс достатком. Хотя может, деньги для тебя другую ценность представляют. А может, – он ещё поразмышлял, – раньше нагулялся, когда мы были молодые. Впрочем, сложно предположить, откуда в нас берётся то или иное убеждение. В тебе, несмотря на серьёзность, присутствуют пыл, азарт, страсть, но опять же – непорочная. Мне, по крайней мере, так видится. Скажи, как можно сочетать непринуждённость и лёгкость, словно ты в детстве задержался? Как бы выразиться точней, доступней, грамотней? С силой твоих убеждений, с жизненной твёрдостью, что ли! Так, к-кажется?

Он выдержал паузу, отстранился, как будто и не собирался говорить дальше.

– Люблю с тобой беседу держать, – его глаза радостно сверкнули. – Я даже умней становлюсь в собственных глазах. А ты на моём месте как бы поступил?

Андрей Философ пропустил мимо ушей фразу о достоинстве совместной беседы.

– Почему легко? Нелегко. Вся простота в сложности. Избегая или предугадывая непростой момент, лавируешь, как лиса. А достаток, как ты сейчас заметил, в этой самой форме, получается, развращает сознание. Возьми, например, любовницу, которой ты помогаешь. Или Жору-засранца. Не будь твоего достатка, твоя помощь не извратила бы этих людей. Считай, что твой достаток мешает им жить. Потому лишь, что в детстве их, да и многих из нас, не учили, как следует вести себя при условии, что у человека как у гражданина, как у члена общества, есть деньги, достаток.

– Не уходи от ответа. Ты бы как поступил?

Андрей всё понял и опередил мысль друга:

– Ты всю жизнь только и воспитывал свою порядочность. Влюбился. А теперь мечешься. Ты продолжаешь к тому же, очень сильно любить некую порядочность в себе. Крестьяне без достатка, людишки вокруг называют это совестью.

Но Семён настойчиво впился в него и не уступал:

– Ты бы как поступил?

Андрею не нравился прямой и открытый разговор. Он говорил не то, что хотел услышать друг.

– Советы, советы. Я вот на тебя смотрю и думаю, чем всё это закончится. Тебя ведёт твоя неординарность. Она же примет за тебя решение, когда зайдёшь в тупик.

Семён перебил:

– Не хочешь говорить!

– Почему не хочу? Ты хочешь услышать? – он взглянул на него тяжёлым, как будто скопировал с известной картины молниеносный взгляд Ивана Грозного. – Если хочешь услышать, пожалуйста. Слушай моралиста. Что ещё я могу сказать, в защиту общепринятых ценностей. Семья превыше всего. Всё остальное за бортом. У тебя же полноценная семья!

– Нет. Про мораль не хочу. По-человечески скажи.

Андрей тут же неожиданно остыл:

– Так. Да, конечно, сложнее.

Он принялся разглядывать картину на стене: парусник в борьбе с громадной волной, с издалека, вдоль горизонта, пробивающимся лучом. То ли солнце, то ли береговой маяк. Написанная яркими вызывающими красками, она возбуждала интерес лишь неестественностью цветов и странным виденьем автора. Искусственный тайм-аут мерно уложился между вопросом и ответом, как трафарет, наложенный на оригинал.