Семен Дежнев — первопроходец - [54]

За время похода на Алдан каждый из казаков отряда Бугра подстрелил или поймал по несколько соболей. И ещё выменивали шкурки у якутов. Семён Иванович, набравшись опыта, уже знал, что промышленные люди, да и казаки вели с местными жителями, якутянами, тунгусами, оживлённую меновую торговлю. Русские предлагали в обмен на пушнину бисер, стеклянные разноцветные бусы (одекуй), металлическую утварь, топоры и слитки металла, которые могли пойти на выделку оружия. Пользовалась спросом и мука. Аборигены легко усваивали мучную пищу, хотя они ещё и не научились выращивать хлебные злаки. Поэтому всякий отряд казаков, отправлявшийся в поход, брал с собой значительный запас всяких предметов для обмена. В торговле с якутами постепенно получила распространение и оплата деньгами, тогда как в торговле с кочевыми северными племенами сохранялся натуральный обмен. Он был выгоден промышленникам. Шкурку соболя можно было выменять за одну стрелу или нож, а за топор можно было выпросить не менее двух шкурок.

Семён Дежнёв стал искусным охотником, переняв у якутов и эвенков многие навыки охоты. Он метко стрелял из лука, наловчившись попадать в глаз маленького зверька, так, чтобы не повредить шкурки, умел ставить разного рода ловушки.

Присмотревшись, он мог узреть, что ленский бассейн становится полем активной деятельности промышленников. Пушной промысел вели не только отдельные промышленники и промысловые артели, но и представители московских и других крупных торговых домов. Среди них мы видим уже знакомого нам Федота Алексеева. Мелкие промышленники, не имевшие достаточных средств для подъёма, складывались в артели либо поступали на службу к богатым дельцам, выговаривая себе долю добычи. Члены одной артели назывались «товарищами» или «складниками». Богатые предприниматели формировали «ватагу», нанимали всяких малоимущих людей, которые были не в состоянии обзавестись собственным снаряжением и орудиями лова. С ними подписывалась «покрутная запись», в которой фиксировались срок службы «покручеников», круг их обязанностей и доля добычи, которую они получали от хозяина. Обычно добыча делилась на три части, из которых две доставались хозяину и одна покрученику. Подписав «покрутную запись», покрученик попадал в полную зависимость к предпринимателю. Эта зависимость по своему характеру напоминала крепостную. Если покрученик намеревался прервать дальнейшее выполнение своих договорных обязанностей, то обязан был выплачивать хозяину большую неустойку. Хозяева и их приказчики нередко злоупотребляли властью над членами своей ватаги, заставляли заниматься не только соболиным промыслом, но и расчищать дороги, строить суда, ловить рыбу, прислуживать в хозяйском доме. За непослушание покрученика могли подвергнуть физической расправе. О таких случаях избиений и даже увечий строптивых покручеников Семёну Ивановичу не раз пришлось слышать, а с жертвами расправ и беседовать. Местная власть на подобные случаи обычно никак не реагировала.

Однажды ночью Дежнёва разбудил какой-то казак и шепнул:

— Сотник тебя вызывает в острожную канцелярию.

Дежнёв вскочил, повинуясь приказу старшего, поспешно оделся. В канцелярии находились письменный голова Василий Поярков, сотник Пётр Бекетов и ещё до десятка казаков. Среди них оказались Михайло Стадухин и Юшко Селиверстов, оба известные Дежнёву ещё по енисейской службе и по плаванию с Енисея на Лену. Оба они не то чтобы дружили, но имели какие-то общие дела. Как видно, люди нелёгкого и задиристого характера, они часто ругались, цапались, поносили друг друга на чём свет стоит, не стесняясь присутствия товарищей. Но потом умолкали и тянулись друг к другу. Видимо, эти общие дела заставляли их мириться.

   — Вот, Василий Данилыч... Все в сборе. Люди надёжные, из последнего пополнения, — объявил Пётр Бекетов.

   — Всех нас двенадцать, — произнёс Поярков, пересчитав зачем-то всех собравшихся.

   — Объясни, Данилыч, что к чему.

   — Мне не с руки как-то... я ведь сегодня вроде как именинник. Лучше скажи слово людям ты, Пётр.

   — Коли поручаешь... Вот какие дела, други. Государь наш распорядился учредить в Восточной Сибири самостоятельное воеводство, Тобольску не подчинённое. Назначены два воеводы. Они где-то в пути. Тобольский воевода предписал, чтобы до их прибытия власть в остроге временно перешла к письменному голове Василию Даниловичу Пояркову.

   — А как же Парфён Ходырев? — спросил кто-то из казаков.

   — На Ходырева поступило много жалоб и в Сибирский приказ и тобольскому воеводе. Жаловались на лихоимство Парфёна, конокрадство, всякие бесчинства.

   — Чувствовал безнаказанность! — воскликнул Стадухин.

   — Да, чувствовал до поры до времени, — продолжал Бекетов. — Сейчас мы все пойдём к Ходыреву. Снимем его охрану, если надо, разоружим. Парфёну объявим об его отстранении от должности начальника острога и домашнем аресте.

   — Отстранение от должности, домашний арест... А потом шагай на все четыре стороны. Ведь мало же этого для такого отпетого разбойника! — с негодующим пафосом воскликнул Стадухин.

   — Детское наказание, — поддержал его Селиверстов.