Семь Замков Морского Царя - [11]

— Тартюф! Лицемер! Чертов монах!

IV Аббат Капад ночью

Мне кажется, — вздохнул аббат Капад, — что я, подобно доброму Филопатрису, только что спал на Белом Камне среди обитателей снов, и вернувшись оттуда захватил с собой тщетные и преступные воспоминания.

В действительности он задремал в кресле, подперев голову рукой, и его сон нарушил какой-то шум, причину которого он сейчас пытался установить.

Сделать это было легко, потому что нескромные законы акустики, способные обрадовать даже подозрительного сиракузского тирана, без помех действовали в епископском дворце.

— У тебя хорошее крепкое вино, брат Аделен, и я охотно соглашусь на добавку, — прогремел веселый голос. — Но завтра, если только это не будет неподходящий день недели, достойный хозяин кабаре «Семь звезд» откроет бочку «Королевского» вина.

— Я не смогу, чего бы мне это не стоило, заглядывать в столь близко расположенную таверну, — ответил ему жалобный голосок.

— Я принесу тебе вина в кувшине из фландрского песчаника, долго сохраняющего вино свежим и бархатистым, брат Аделен. потому что ты никогда не оставлял мою жажду неутоленной.

— А, понятно, это брат Аделен и Клермюзо объясняются друг другу в любви под символом Бахуса. И это происходит в доме монсеньора Дюкруара! — пробормотал Капад. — Но могу ли я удивляться этому? Более того, вправе ли я возмущаться?

Тишину ночи нарушил более отдаленный звук, серебряный и гармоничный, как будто кто-то задел гитарную струну.

В мягкой тишине Салона Ангелочков потерявшая уверенность рука монсеньора Дюкруара звякнула о толстое стекло бутылки старого шартреза великолепным, словно покрытым инеем хрустальным тюльпаном.

— Разве Святой Бонавентура не утверждал с горячностью, что существует народ снов, к тому же, не в виде теней, но как божественных созданий, служащих вящей славе господней?

Вот что открыло мне мое пробуждение: жалкий мусор, мертвую траву и пыль!

Но что я могу сказать о существах, покинувших меня с уходом сна? Разве не были они дымом, туманом? Были ли они разновидностями греха или, по крайней мере, его сообщниками?

Неужели всего лишь отголоски беседы двух пьяниц и приверженность епископа излишествам могут пробуждать в этом доме идею греха?

Вздор! Щепетильность ростовщиков! Глупость святош!

Холодное, всепожирающее пламя пышной рыжей шевелюры…

Триумф обнаженной плоти, предающейся любви…

А если они могут, подчиняясь таинственным путям природы, превращаться в звуковые колебания, достаточно сильные, чтобы быть в состоянии извлечь меня из сна и тишины, и гораздо более громкие, чем звуки голосов на кухне?

Ах, Юдит, порождение ада!

Вспышка пламени ранила его глаза, и он осознал, что задремал в комнате с иллюминатором, и что свет выходил из будуара с обстановкой в пастельных тонах.

Грех! Грех подлинный! Грех реальный! Заключающий в себе все возможные гнусности, все наслаждения! Но нельзя же считать, что он рождается под крышей епископского жилья, едва затронутого невинной слабостью гурманства.

Капад увидел лестницу, способствовавшую нескромным действиям аптекаря Помеля, прислоненную к стене напротив.

— Надеюсь, сегодня она пригодится в последний раз, — ухмыльнулся он. — Я сожгу ее!

Его охватило неприятное ощущение головокружения, когда он стал карабкаться по ступеням лестницы. Затем он почувствовал, что плиты двора проваливаются в чудовищную бездну…

По мере того, как к нему приближалось освещенное окно, свирепая лихорадка желания освобождала его от застарелых ограничений, отрывала от традиций, которые он до настоящего момента уважал, как священные.

Он прижался разгоряченным лицом к стеклу, которое хотел выбить. С другой стороны стекла к нему устремилось нечто непонятное…

* * *

— Ха-ха-ха!

Громкий хохот заполнил комнату.

— Ха-ха-ха! Ах, Капад… Бравый Капад!.. Можно полагать, что для тебя больше не существует Бога?

Пришла безмолвная ночь с плотной густой темнотой; Кападу показалось, что она соответствует его думам.

И тогда он тоже рассмеялся почти таким же смехом, каким был встречен на вершине лестницы.

— Заключить договор можно не только с дьяволом…

Если бы в этот момент появился Клермюзо с багровой рожей, пропахший кислым молодым вином и кричащий, что он викарий, и если не сам папа, то по меньшей мере епископ, тогда Капад охотно последовал бы за ним в кабачок «Семь звезд», чтобы распить бутылочку.

Но ставни таверны были закрыты и укреплены большими дубовыми штырями, тогда как ее вывеска с семью звездочками Колесницы Давида[14] негромко, но злобно поскрипывала на ночном ветру.

Небольшое отступление

Преподобнейший отец аббат Баге, прелат Моркура, предпочитал тихую жизнь, и трагический конец обитателей Шести Башен почти не нарушил покой его дней и даже ночей, когда неожиданно появился новый повод для огорчения. Ему приказали «расшевелить» отца Транквиллена, получившего задание исключительной важности.

Отец Сорб проводил спокойные дни в уютном кабачке «Оловянный горшок».

В определенное время ему подавали прекрасно приготовленные блюда, и ему не нужно было даже пересекать аллею, чтобы увидеться со своим старым компаньоном Помелем в его аптеке.

После короткой встречи с преподобнейшим отцом аббатом Баге, отец Транквиллен все же позаботился принять необходимые меры.