Семь реинкарнаций - [6]

— Ханка — это маковое молочко, — объяснила Богданиха, крутясь у Лёхиной плиты, в его кухне. Она бодяжила раствор. – Щас мы это молоко выжариваем в кружке с водой, так… как ток вода испарилась, добавляем ангидрид, — девчуля прыснула из шприца в ёмкость полкуба бесцветной жидкости с резким запахом уксуса, — вторая выжарка... Так…а вот теперь… видишь, имеем коричневую корку на дне кружки?

— Вижу, — кивнул Лёха, будто прилежный ученик. Пока Анька суетилась у плиты – её герой мацал девчачий передок через трусы под юбкой. Богданова подмахивала десантским пальцам, но главным для девчули был явно раствор.

— Корка и есть готовая наркота. Заливаем её снова водой, чуток кипятим и выцеживаем шприцем через ватку, — Анька сноровисто проделала манипуляции. — Готовый раствор – есть героин! Думаю, что покруче афганского… Можно раскрошить сюда таблетку «Реланиума» для более кайфа.

— Супер, — для приличия отозвался Лёхин, расстёгивая ширинку. Он готов был вставить Аньке прямо тут, настолько пучило яйца.

— Погоди, — деловито вильнула задницей Анька. – Щас вмажемся, и кайф будет на порядок сильней. Давай вену!

Каркавин поколебался.

— Чё боишься? – подначила хитрожопая Богданиха.

И Лёха подставил локтевую вену. После ширева по телу разлилось приятное тепло, голову закололи нежные иголочки, а хуй облепили сладкие бабочки. Лёха расположил Аньку на полу, стянул с неё чёрные плавки, задрал её ноги себе на плечи и опробовал на предмет тесноты её дамский пирожок. Через минуту Каркавин закончил так, как никогда!.. Ханка сотворила сексуальное чудо.

* * *

Так Лёха Каркавин стал наркоманом и гражданским мужем Анютки. Он переехал к зазнобе, и оба вечерами ширялись и трахались. А днём добывали бабло на ширево. Бывший десантник обложил данью кого только смог, но уже зацветала эра 2000-х годов. Силовики медленно и неуклонно выдавливали «качков» с позиции рэкетменов. Денег нашей парочке не хватало, приходилось с вымогательства — постепенно съезжать на банальные кражи.

К слову, друзья детства, три других богатыря, — тоже подсели на ханку, и приколола их так Светка Богачкина. Девчуля зависла на хате у Карандаша и после коллективной вмазки — её обычно расписывали на три мужских ствола, чему Светка, по ходу, неподдельно радовалась. Блядскую натуру из человека — не выбить.

* * *

Примерно через год, когда Анька с Лёхой растащили квартиру мамки, ведь доза требовалась каждый день, а в квартире Богданихи-старшей было что взять – мамка выгнала пару вон.

Последней каплей ненависти явилось то, что Анька, в надежде выцедить денег, — избила мамку долотом по голове. Надежда Павловна месяц отлежала в реанимации, а потом продала квартиру и уехала в Новосибирск, прежде проклянув дочь.

— К отцу не хочу идти, принципиально, — твёрдо сказал Лёхин. – Он меня задрал и так, с моралями. Праведник, чёрт возьми… даром, что мать мою порешил.

Поселились в доме бабушки Каркавина, в деревне. Та полуослепла, плохо слышала, а Лёху принимала за того давнего десятилетнего внука, без порочных привычек, озадаченного рыбалкой. Так что проблем с проживанием не случалось. Зато нагрянула проблема с бабушкой, когда всю её пенсию неразлучная парочка проколола за два дня. И бабушке стало нечего кушать. Буквально. И поскольку видела она действительность ныне смутно, то не роптала на голод. Нарики же воспринимали её как деталь интерьера, головы были целиком закружены ханкой.

— Умерла бабуся моя, — констатировал как-то Лёшка ранним утречком. Обыденно.

— Валим отсюда, типа нас сегодня здесь не было, — заметила хитрожопая Анька.

Наркоманы не имеют совести в принципе, и Лёхин послушал подругу. Сел в тюрьму он спустя 1 неделю. Должны были сесть оба, но Каркавин взял вину на себя.

— Половину магазина за ночь вынесли, ети их! — так пояснил на следствии хозяин промтоварки.

— Не вынесли, а вынес, — поправил Лёха. – Один я был…

Дятлу, дослужившемуся до местечкового опера и ведущему дело, — было вообще наплевать, как именно обстояла кража. Тогдашний позор он не забыл, настала пора поквитаться.

— Спиздил и отпиздил – это разные вещи, Лёша, — так сказал Ваня Дятел. – Иди, блять, в тюрьму и познавай разницу понятий.

И Каркавин сел на три года.

Анька его трепетно ждала, никого своей девичьей шмонькой не балуя. Ханку не забросила, поэтому закономерно вскоре тоже села, брать вину на себя теперь стало некому. Дали два года.

Освободились подельнички с разницей в один день.

* * *

Из тюрьмы Анька вышла прожжённой стервятиной, раза в три хитрожопей, чем была до того. Она заматерела, стала дородной тёткой, уболтать и раскрутить могла любого кента. Без предупреждения царапала лицо в кровь.

— Если я вам не нравлюсь, то это проблема не моя, — приобрела Богданиха привычку говорить.

Лёха вышел таким же здоровяком, философски смотрящим на вещи. Правда был один нюанс: в тюрьме Каркавин заработал туберкулёз. На первых порах он себя проявлял не сильно, но течение времени болезнь усугубляло.

— Наплюй! – вынесла вердикт Анька. – Лучше давай прошарим, как дозу надыбать сегодня.

И так повторялось изо дня в день. Лёха, наверное, по-настоящему любил Аньку, своею личной любовью, но у кого она не личная?.. Анька взаимно отвечала чувствами, насколько такие чувства могут быть у наркоманки, к тому же прошедшей русскую зону. Поэтому связь и не рушилась. Тем паче, у Лёхи почти никого не осталось, отец, будучи совсем трезвым, — зарезал своего елейного пастора, видимо – привычка – вторая натура. И раз подняв руку на человека, — уже становишься маньяком. Отца законопатили на нары, и там папка и повесился.