Семь раз проверь... Опыт путеводителя по опечаткам и ошибкам в тексте - [6]

Не следует думать, что Пушкин реагировал только на слишком уж грубые передержки, инсинуации и жестокое попрание истины, как, например, в писаниях Булгарина и ему подобных. Его порой раздражало, а порой смешило вообще обилие разных нелепостей в тогдашней прессе. Он и хорошее средство для борьбы с этакой напастью предлагал — силу общественного мнения. Такое предложение было сделано в письме к брату Льву, отправленном из Кишинева в первых числах января 1823 года: «Душа моя, как перевести по-русски bévues? — должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues. Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских (во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Западную и Восточную — у нас же он ничего не значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bevues, поговори °б этом с нашими да похлопочи о книгах» [92, с. 52].

Слово «bevue» переводится как «промах», «ошибка». Из контекста письма можно заключить, что предложение издавать журнал «Обозрение промахов», скорее всего, было шуточным (под конец жизни Пушкин высказывался более сурово: «Нелепость, как и глупость, подлежит осмеянию общества и не вызывает на себя действия закона» [91, с. 409]. Но и в мимолетной шутке гения подчас заложена плодотворная идея. Во всяком случае предложение выносить на всеобщее обозрение и бичевать разные «bevues» и «шалости пера» нашло деятельную поддержку и осуществилось в позднейшей отечественной журналистике. Забегая несколько вперед, напомним, что редакция периодического издания «Красоты штиля», выпускавшегося «Службой оздоровления языка» при Московском кабинете печати в 1929–1930 годы, не скрывала, что инициатива этого издания восходит к Пушкину.

Пушкин не создал развернутую апологию точности, но своими размышлениями и замечаниями наметил чертеж, по которому продолжали строить другие. Как раз в статье о сочинениях Пушкина, опубликованной в «Современнике» за 1855 год, Н.Г.Чернышевский напомнил «простое правило всякой человеческой деятельности, а не одного только эстетического мира» — «обдумывай, обдумывай и обдумывай, потом ничего не будет стоить написать; а написанное необдуманно само ничего не стоит; или, попросту выражаясь, пять раз примерь (так у Чернышевского. — О. Р.), раз отрежь...» [124, с. 456]. В его теоретических высказываниях и журнальной практике этические взгляды Пушкина на «печатный лист» получили достойное развитие. Более того, Чернышевский отчетливо показал, что точность является важнейшим элементом стиля писателя.

Для Чернышевского с его возвышенным, рыцарственным отношением к печатному слову делом авторской чести была нерушимость того, что создано долгим и упорным литературным трудом. Как же он стоек и непреклонен в категорическом требовании к издателю: «Прошу Вас передать от меня лицу, читающему (или лицам, читающим) редакциную корректуру перевода Вебера, мое приказание помнить, что такой писатель, как я, не нуждается в чужих исправлениях того, что он пишет» [125, с. 773].

Пусть не покажется кому-либо, что в приведенной цитате говорит ущемленная авторская гордость. Из следующего письма совершенно очевидно, что Чернышевский решительно отстаивал свой текст от неумелых, доморощенных поправок: «Они действительно нелепы и навлекают справедливые насмешки на мой перевод Вебера; благодаря этим поправкам перевод представляется работой человека безграмотного, не знающего истории и слишком плохо знающего немецкий язык» [125, с.818].

Подумаем вместе: разве это не достойная уважения позиция литератора, видящего свой долг не только в том, чтобы написать и сдать в печать высококачественное произведение, но и в том, чтобы проследить, в каком виде написанное им дойдет до читателя?

Подлинный подвижник литературного труда, Чернышевский неотступно следовал раз и навсегда установленным принципам. Ряд его писем показывает, какие «муки точности» испытывал Николай Гаврилович, когда в последние месяцы жизни доводил до печати «Материалы для биографии Н.А. Добролюбова».

Больной, измученный полицейскими гонениями, на пределе жизненных сил, он не в состоянии обходиться без молодых, расторопных помощников, но одно лишь никому не может доверить — право на точность. Чернышевский добивается, чтобы ему на Волгу присылали корректуры «Материалов», которые набираются и печатаются в Москве. Своему доверенному лицу И.И. Барышеву он пишет: «Читать корректуры мне самому — дело необходимое, потому Что при множестве переделок текста неизбежно остаются недосмотры, заметить и поправить которые могу только я». Чтобы понять, какую непомерную ношу он взваливал на себя, достаточно вчитаться в постскриптум цитируемого письма: «Корректуры, сколько бы ни было прислано за один раз, хоть бы пять печатных листов, буду возвращать с первой отходящей почтой, то есть утром после дня получения» [125, с. 886].

16 июля 1889 года Чернышевский запрашивает у А. Н. Пыпина подлинники писем Добролюбова, причем подробно мотивирует свою просьбу: «Сличение набора с подлинниками безусловно необходимо. И понятно, что оно требует предварительного изучения биографических мелочей, без знания которых невозможно правильно прочесть очень многие места рукописей торопливого почерка; не говорю уж о знании самого почерка, получающемся только через продолжительное изучение его. Эти условия возможности правильного чтения делают необходимым, чтобы сличение набора с подлинником было производимо собственно мною, моими глазами» [